Вечный зов - Анатолий Иванов

Постояв немного возле жены, Антон пошёл в ванную побриться и умыться. На душе было мерзко и гадко. Всё протестовало против того, чтобы, воспользовавшись предоставленной возможностью, увезти отсюда сына. Но выбора не было, потому что жена действительно не пережила бы этого.

Жену он не осуждал, понимая истоки и причины её беспредельной и, если сказать откровенно, слепой и животной любви к сыну. В том далёком, страшном для их семьи восемнадцатом году белогвардейский следователь Свиридов не пожалел и шестилетнего Юрку. И не от пыток, которые Лиза сама перенесла, а оттого, что при ней терзали её ребёнка, помутился у неё разум.

Что ж, Антон всё это понимал. Но кто поймёт его, Антона, если он увезёт из пылающего города своего сына — давно уже не парня даже, а рослого, здорового мужчину, который, по всем законам человеческой совести, должен, обязан защищать этот город от наседавшего врага?

Но даже рассуждать на эту тему не оставалось времени — сейчас должна подъехать машина, может быть, стоит уже у подъезда.

Наскоро оскоблив щёки и шею, Антон вышел из ванной.

— Ладно, собирайся… Много барахла не бери, самое необходимое только… А вообще скажу тебе, Юрий: вырос ты в какого-то… вертопраха.

Это слово он слышал давно, ещё там, в Новониколаевске, в юности. Так часто называла его самого тётка Ульяна, когда отчитывала за хулиганские выходки. И оно сейчас само собой пришло на память.

Юрий пожал плечами:

— Смотря с какой стороны оценивать человека. Сам я считаю себя неплохим токарем.

— Перестань губы кривить! — прикрикнул Антон. — А там, в Москве, видно будет… Во всяком случае, в первый же день в военкомат явишься…

Но в Москве, куда они добрались с большим трудом, пережив неисчислимое количество бомбёжек и обстрелов с самолётов, он только и успел позвонить из Наркомата в ведомственную гостиницу, сообщить название завода сельхозмашин, который ему поручили эвакуировать, да крикнуть Юрию в трубку:

— Куда завод будет эвакуирован — на Волгу или дальше, — пока неизвестно. Внизу ждёт машина, которая отвезёт меня на аэродром, я вылетаю на место. Ты слышишь, Юрка?

— Да, слышу, слышу…

— До получения известий от меня живите в гостинице. Я попросил в Наркомате, чтобы вас не тревожили пока. Мать береги. Понял?

— Всё ясно, папа.

— Ну а там видно будет, — прибавил он, как перед отъездом из Львова.

Через две недели он появился опять в Москве, потом улетел. И уже из Сибири позвонил в Москву, сообщил, куда им ехать.

Здесь, в Шантаре, Юрий действительно сразу же пошёл в военкомат, ни слова не сказав об этом ни отцу, ни матери. В тот же день вечером Антону позвонил военком Григорьев:

— Ваш сын, Антон Силантьевич, токарь высшего разряда?

— Да. Ну и что же?

— Разве такие специалисты не нужны на вашем заводе? У нас есть приказ — бронировать таких. Но он не работает ещё на заводе.

Антон глянул на жену, которая тяжело перенесла дорогу и сейчас еле переставляла ноги по комнате, вздохнул и, поколебавшись, произнёс:

— С завтрашнего дня будет работать…

Чувствовал Антон себя так, будто сделал мерзость.

Он ещё раз посмотрел на часы — без двадцати двенадцать. И в эту секунду распахнулась дверь, вбежал Юрий — грудь нараспашку, кепка держится на голове чудом. Лицо припухлое и измятое.

— Мам! — закричал он с порога, ещё не прикрыв дверь. — Опаздываю! Где спецовка?

Елизавета Никандровна прохватилась от его крика.

— Ба-атюшки! Да опоздал ведь! Как же теперь? Ведь поужинать надо.

— Ничего… Ты заверни мне с собой чего-нибудь… — И он начал плескаться у рукомойника.

Антон вышел на кухню, с полминуты молча глядел на сына.

— Где был?

— Так… На танцы ходил, — ответил Юрий, вытираясь.

— Врёшь! Врё-ошь!! — воскликнул Антон, багровея.

— Да ты чего, Антон? — испуганно спросила Елизавета Никандровна.

— Погоди, Лиза… Зачем же ты врёшь, Юрка? Когда научился? Ты же спал где-то, по морде видно!

Юрий аккуратно повесил полотенце на гвоздь возле умывальника.

— Ну, хорошо, вру, — сказал он спокойно. — И действительно… спал. У товарища, допустим.

— Не допускаю! — снова взорвался Антон. — Ты… ты у женщины какой-то спал, мерзавец!

— Антон…

— Что — Антон? Погоди, сказал…

— Действительно, погоди, мама… — Юрий подошёл вплотную к отцу, сдвинул брови, хищно, как рысь, сверкнул зелёными глазами. Антон, глядя в эти глаза, ужаснулся. Но тут же их хищный блеск пропал, растаял, перед ним стоял прежний Юрий, покорный и безобидный. И Антон невольно подумал: не померещился ли ему сейчас тот, другой, никогда не виданный раньше Юрий? — Из-за чего шум, папа? — спросил он, виновато улыбнувшись. — Ну, допустим, я… был у женщины. И что же? Я — взрослый.

— Пошляк! Ах ты пошляк! — Антон весь дрожал, уголки рта у него задёргались, как у Полипова.

— Ладно, папа… Некогда выяснять отношения. Ой, десять минут осталось! И он, схватив приготовленный матерью свёрток, пулей вылетел из кухни. Антон, тяжело опустившись на стул, зажал руками голову. Елизавета Никандровна неслышно подошла к мужу, дотронулась до плеча.

— Зачем ты так с ним? Он действительно вырос…

— Он вырос! Но в кого он вырос?! Неужели ты не видишь — он врёт, изворачивается… Захотел женщину — жениться надо! Так порядочные люди поступают. А он… Неужели не понимаешь — гниль у него в башке завелась. — Антон вскочил, заходил по комнате. — Так что из него выросло? И что ещё вырастет?

Елизавета Никандровна всхлипнула.

— Я понимаю, Антон. И я знаю — я виновата, моя чрезмерная материнская любовь… Умом, рассудком я всё понимаю… Но я не могу без него. Он — единственный мой ребёнок, первый и последний. Если бы я могла иметь ещё детей, этого бы не случилось, наверное. Они так били меня там, в застенке, палками по животу… Ты пойми меня… — И она тяжело зарыдала.

— Хорошо, хорошо… Не надо, успокойся.

Он не был тряпкой, Антон, не был человеком слабовольным. Но перед женой, перед её слезами, он, как всегда, становился беспомощен. Объяснялось ли это любовью — Антон любил свою Лизу до сих пор, как мальчишка, до самозабвения, — или тем, что он ни на минуту не забывал, какие мучения она пережила в восемнадцатом году? Она потеряла тогда здоровье, и теперь малейшее волнение укладывало её в постель, и он старался её не волновать, всегда уступал… Или это объяснялось тем и другим вместе?

Но чем бы это ни объяснялось и как бы ни объяснялось, Антон понимал, что это не достоинство его, что, рассуждая объективно, и он виновен, что сын вырос таким. Сперва он где-то что-то, может, и проглядел, потом, заметив в характере сына изъяны, начал уступать жене, а теперь уже поздно что-то сделать, да, видимо, и невозможно: вон как хищно блеснули у сына глаза…

— Здравствуйте! Принимайте гостя! — раздалось от порога.

Ни Антон, ни Лиза не услышали, как зашёл Субботин. Но, увидев плачущую Елизавету Никандровну, он смешался:

— Извините, я вроде не вовремя.

— Дядя Ваня… Дядя Ваня!.. — воскликнула Елизавета Никандровна, как когда-то давно-давно, на лесной опушке, когда вот этот же человек, тогда молодой, полный сил и жизни, заговорил с ней о её отце, погибшем во время побега из Александровского централа. Подбежала и так же, как тогда, ткнулась ему в грудь.

— Ну-ка, ну-ка, Лизонька… Дай я погляжу на тебя, какая ты стала? — весело проговорил он и, чуть отстранив от себя, заглянул в глаза. — Красавица! Ты, Лиза, такая же красавица, как и в юности.

— Ах, дядя Ваня… товарищ Чуркин… Я так рада. Сколько лет прошло!

— И я рад, Лиза. Вот видишь, и увиделись. Судьба. А чего это плакала? Антон обидел? Он, известно, изверг…

— Нет, Антон у меня хороший, — сказала Елизавета Никандровна. — Это мы так… — И она смешалась. — Да что это мы стоим? Раздевайтесь — и к столу. И вообще, мы вас сегодня никуда-никуда не отпустим. Раздевай же его, Антон. — И Елизавета Никандровна побежала в комнату.

Иван Михайлович снял пальто, причесал редковатые волосы.

— А всё-таки что за слёзы у вас тут, прости за нескромный вопрос?

— Сын, понимаешь, беспокоит меня всё больше. Вот поговорили о нём сейчас.

— Вот как… Да, дети подчас — сложный вопрос.

— Сложный, — вздохнул Антон. — Мой руки. Как съездилось в колхоз?

— В общем — хорошо. Интересный человек председатель тамошний, — проговорил Субботин, гремя рукомойником. — Партизан маленько. Взял да и засеял рожью почти все посевные площади. Ну, да партизаном в наше время иногда и полезно быть — скорее добьёшься чего-нибудь.

— Долго у нас ещё будешь? На завод когда ждать? — подавая полотенце, спросил Савельев.

— Побуду. И на завод ещё зайду. Но я сейчас снова по сельскому хозяйству.

— Вон как. Значит, не непосредственное моё начальство теперь?