Лесная тропа - Адальберт Штифтер

Виктор оторвался наконец от окна и начал распаковывать ранец, чтобы надеть другой костюм, не тот, в котором он был в дороге; ведь сегодня, думал он, дядя заговорит и объяснит, ради чего позвал его к себе на одинокий остров. Молодой человек вынул свежее белье, тщательно вычистил костюм, который взял кроме дорожного, не пожалел зеркально чистой воды, налитой в оловянный кувшин, чтобы смыть с себя дорожную пыль, затем оделся подобающим образом, как то соответствовало привычкам, усвоенным им в аккуратном доме его чистоплотной приемной матери. Даже шпицу, нежеланному гостю в этом доме, он еще до того вычесал и пригладил шерсть. Затем он снова надел на него ошейник и к кольцу на ошейнике привязал веревку. Когда оба были вполне готовы, он отпер дверь, чтобы пройти в ту комнату, где ужинал вчера и где думал застать дядюшку. Уже в коридоре он вдруг вспомнил, что сегодня впервые забыл прочитать утреннюю молитву, вероятно, под воздействием новых сильных впечатлений этого утра. Поэтому он вернулся в комнату, снова стал у окна и произнес простые слова, тайно ото всех сложенные им в молитву. Затем во второй раз отправился на поиски дядюшки.

Железная решетка уже не была заперта, он вышел через нее и легко нашел тот коридор, по которому вчера его привел в столовую Кристоф, но там не было двери в комнату, вдоль стен стояли сплошь одни старые шкафы, которые он уже видел вчера при свете свечи, когда шел спать. Окна были снизу доверху забиты досками, оставалась только узкая щель наверху, через которую проникал свет, — можно было подумать, что тут, в этих ходах и переходах, боятся света и вольной воли и любят тьму. Пока Виктор искал дверь, из шкафа появилась старуха, подававшая вчера за ужином на стол. Она несла чашки и миски и снова вошла в один из шкафов. Присмотревшись внимательней к тому шкафу, из которого она вышла, Виктор обнаружил, что это замаскированный тамбур с потайной дверью в задней стенке, через нее-то он вчера и вошел к дядюшке в столовую; он узнал ее по кольцу и молотку, которые заметил вчера при свете свечи. Он легонько стукнул молотком и, услышав нечто вроде «войдите», открыл дверь и вошел в комнату. Он действительно попал во вчерашнюю столовую и увидел дядю.

Можно было подумать, что все одинаковые шкафы, которые только нашлись в доме, были составлены в коридор лишь для того, чтобы какой-либо злоумышленник, собравшийся проникнуть внутрь, подольше проискал дверь и потерял бы драгоценное время для осуществления своего злого умысла, разбираясь, где дверь, а где просто шкаф. Вероятно, для большей безопасности были также затемнены коридоры.

Сегодня на дядюшке был тот же просторный серый сюртук, что и вчера, когда Виктор увидел его впервые за железной решеткой ворот. Сейчас он стоял на табуретке и держал в руках чучело птицы, с которого смахивал метелочкой пыль.

— Сегодня ты получишь написанный для тебя Кристофом распорядок нашего дня и впредь изволь его придерживаться; я уже позавтракал, как всегда, в свое время, — сказал он вместо пожелания доброго утра или какого другого приветствия.

— С добрым утром, дядя, — сказал Виктор, — прошу извинить меня за опоздание, я не знал, когда у вас завтракают.

— Вот дурак, разумеется, ты не мог это знать, да никто и не требовал от тебя точного соблюдения времени. Налей собаке вон в то деревянное корытце воды.

С этими словами дядя сошел с табуретки, направился к лестнице, влез на нее и поставил чучело на верхнюю полку стеклянного шкафа. Взамен поставленного на место он взял из шкафа другое и точно так же начал смахивать с него пыль.

Теперь, при свете дня, Виктор увидел, как необыкновенно худ и изможден дядя. Лицо его не выражало доброжелательства и сочувствия, оно было замкнуто, как у человека, приготовившегося к отпору и в течение многих лет любившего только себя. Сюртук болтался на плечах, из воротника торчала красноватая морщинистая шея. Виски были вдавлены, а волосы, не совсем седые, а какого-то неприятного сивого цвета, космами падали на лоб, да их, видно, никогда не приглаживала любящая рука. Глаза из-под насупленных бровей неотрывно глядели на полку с птичьими чучелами. Воротник сюртука по верхнему краю был очень грязен, из рукавов вылезли сбившиеся комом манжеты рубашки, такой грязной, какой Виктор не видывал в доме у приемной матери. И окружали старика только отжившие свой век вещи да всякая рухлядь. В комнате было множество этажерок, полок, гвоздей, оленьих рогов, на которых что-то стояло, что-то висело. Все это сохранялось по старой привычке, многие вещи были покрыты слоем пыли и уже несколько лет не сдвигались с места. В собачьи ошейники, целая связка которых висела на стене, внутрь набилась пыль; складочки на кисетах затвердели и, по-видимому, уже бесконечно долго не расправлялись; чубуки в коллекции трубок потрескались, бумаги под бесчисленными пресс-папье пожелтели. Стены сводчатой столовой когда-то украшала роспись, теперь, когда краски — и светлые и темные — пожухли, стены покрывала сплошная вековая чернота. Пол был застлан выцветшим ковром, и только там, где сидел за столом хозяин дома, лежал новый коврик яркой окраски. Сейчас на нем валялись все три собаки. Виктор представлял прямой контраст с окружающей старика обстановкой: на его красивом цветущем лице, исполненном жизнерадостности и силы, лежала печать почти девичьей чистоты, темные волосы были аккуратно причесаны, одежда так опрятна, словно о ней позаботились любящие материнские руки.

Виктор долго смотрел на дядю. Тот продолжал свое занятие, как если бы тут никого не было. Должно быть, он уже давно не занимался этим делом и сегодня принялся за него с утра, потому что пыль была сметена уже со многих птиц, а другие стояли за стеклами шкафа еще совсем серые от пыли. Старуха, которая перед тем прошла мимо Виктора, не сказав ему ни слова, теперь принесла на подносе завтрак и так же молча поставила его на стол. Виктор решил, что завтрак для него, раз он принесен сразу же после его прихода. Поэтому он сел за стол и съел столько, сколько привык есть по утрам дома, хотя на подносе стояло гораздо больше, чем ему было нужно. Завтрак был такой, какой принят в Англии, — чай или кофе, кроме того, яйца, сыр, ветчина и холодное жареное мясо. Лучше всего чувствовал себя шпиц. Столько еды он, пожалуй, никогда еще не получал утром.

— Налил уже воду в корытце? — спросил дядя.

— Нет, — ответил Виктор, — я забыл, но сейчас налью.

Юноша, занятый разглядыванием дяди, и вправду позабыл о его просьбе. Сейчас он взял большой стеклянный кувшин, который стоял на столе, полный той же прекрасной ключевой воды, что и вчера, и налил в деревянное, хорошо навощенное корытце, стоявшее у стены около самой двери. Когда шпиц напился, дядя оторвался от своего занятия и подозвал к корытцу своих собак, но они, вероятно, уже напились раньше и потому не проявили ни малейшего желания сдвинуться с места; тогда дядя нажал на торчавший вверх на краю корытца рычажок, после чего в дне отодвинулась металлическая пластинка и вода стекла вниз. Виктор едва сдержал улыбку, увидя такое устройство; дома у него все было куда проще и приятнее: шпиц жил на воле, пил из ручья и ел под старой яблоней.

— Может быть, я тебе как-нибудь покажу портрет твоего отца, — сказал дядя, — тогда поймешь, почему я тебя сразу узнал.

После этих слов старик снова влез на лестницу и вытащил очередное птичье чучело. Виктор все еще стоял в комнате и ждал, когда дядя скажет, зачем он вызвал его сюда, на остров. Но дядя молчал и продолжал смахивать пыль с птичьих чучел. Спустя немного он сказал:

— Обедаю я ровно в два. Поставь твои часы вон по тем и приходи вовремя.

Виктор был поражен.

— А до этого времени вы не пожелаете поговорить со мной? — спросил он.

— Нет, — ответил дядя.

— Тогда я уйду, чтобы не мешать вашему времяпрепровождению, и погляжу на озеро, горы и остров.

— Это как тебе будет угодно, — сказал дядя.

Виктор поспешил выйти, но дверь на деревянную лестницу была заперта. Поэтому он вернулся и попросил дядю распорядиться, чтобы ему отперли.

— Я тебе сам открою, — сказал тот.

Он поставил чучело на место, вышел вместе с Виктором, вытащил из кармана своего серого сюртука ключ, отомкнул дверь на деревянную лестницу и, как только юноша вышел, сейчас же снова запер ее.

Виктор сбежал по лестнице на усыпанную песком площадку. Обрадовавшись потоку света, хлынувшему ему навстречу, он обернулся, чтобы взглянуть на дом снаружи. Это было солидное двухэтажное здание. По открытым окнам он узнал комнату, где ночевал. Остальные окна были закрыты, и старые стекла отливали всеми цветами радуги. На всех окнах без исключения были крепкие, прочные железные решетки. Главный вход был завален, и в дом, по-видимому, можно было попасть только по крытой деревянной лестнице, которая вела на площадку, усыпанную песком. Все здесь было по-иному, не так, как у них дома, где все окна были раскрыты настежь, где ветерок шевелил легкие белые занавески и уже из сада был виден весело пылающий в кухне огонь.