Избранное - Самуил Гордон

— Ты давно тут живешь? — Симон вспомнил, что именно так несколько дней назад он завел разговор со старшим мальчиком Таисии, с Колькой.

— Все время. А что? — И Колька, кажется, так ему ответил.

И хотя Фрейдину нечего было бояться, он все же понизил голос, когда спросил:

— Кто живет в той квартире? — и показал рукой на соседнюю дверь.

— Тетя Анюта. Анна Сергеевна Елисеева.

— Все время?

— Нет. Раньше тут жили другие.

— Кто? — переспросил Симон, словно до него не совсем дошло, что она не назвала фамилию.

— Дядя Амет и тетя Найла.

— Тетя Найла была учительницей музыки?

Зачем ему нужно было, чтобы девочка это подтвердила, он и сам не понимал. Подсказал он ей это из желания вызвать у девочки больше доверия к себе, ибо, едва только она это подтвердила, он услышал:

— У них был мальчик. Звали его Сервер. Очень красивый был мальчик.

— Почему ты говоришь: был? Его… — у Симона пресекся голос. Он ухватился за ручку двери, чтобы не упасть, и этим, вероятно, перепугал девочку.

На ее крик сбежались соседки из остальных комнат коммунальной квартиры:

— Что случилось?

Сколько Фрейдин ни приглядывался к каждой, он никого не узнавал. Ясно было, что единственными старыми жильцами в коммунальной квартире были родные этой девочки. Но коль скоро никто из них не прибежал на крик девочки, это означало, что их еще нет дома и ему придется подождать.

— Когда твои папа и мама приходят с работы? — спросил Симон.

— У Леночки нет отца, — отозвалась соседка, полная женщина с измятым лицом и заплаканными глазами. — Он погиб на войне.

— А ее мама, Тамара Степановна, работает в домоуправлении, — подхватила другая соседка, молодая беременная женщина. — Это рядом, в соседнем дворе. Ее фамилия Волкова. Леночка, до которого часа открыто домоуправление?

— До девяти.

— А сейчас восемь. Вы ее наверняка там застанете. Она бухгалтер.

20

По тому, как женщина, сидевшая у окна и считавшая на арифмометре, приглядывалась к Симону, когда он вошел в домоуправление, он сразу же догадался, что она его, очевидно, знает и что это, наверное, Леночкина мама. На всякий случай, подойдя к ее столу, Симон спросил:

— Вы бухгалтер Тамара Степановна Вол…

Женщина за столом перебила его прежде, чем Симон произнес полностью фамилию Волкова:

— Неужели я настолько изменилась, что вы меня не узнаете? — Она заправила под платок выбившиеся на лоб пряди волос, подала Фрейдину руку и сказала: — А вас, как видите, я узнала, как только вы вошли. Забыла лишь, как вас зовут.

— Семен. Семен Исаакович Фрейдин.

— А меня зовут, как вы уже знаете, Тамара Степановна Волкова. Все еще не припоминаете?

— Почему же? Я просто сразу не узнал вас. Ведь минуло столько лет. И каких лет. За это время мы все сильно изменились.

— Конечно. Но про вас я бы этого не сказала. Вы остались почти таким же, каким были. — При этом Тамара взглянула на него своими темно-зелеными глазами, словно ожидала услышать от него то же и о себе.

Но соседка, с кем Найла жила дверь в дверь и которую он, живя здесь, видел, наверное, каждый день, за минувшие годы изменилась настолько, что он не мог не сказать, что ей просто кажется, что он не изменился.

— Все мы постарели и изменились, — сказал Симон, — даже двора почти не узнать.

Это должно было означать, что он там был, никого из прежних жильцов не застал и что она, Тамара Волкова, единственная, кто может ему сказать, где Найла, где его мальчик. Спасла ли его Найла? Он жив? Симон понял, что с этого надо было начинать и не отнимать времени у занятой женщины пустыми разговорами. Но ему было страшно спрашивать, и он не остановил ее, когда она вернулась к разговору, затеянному вначале им самим про двор.

— Да, из старых жильцов мало кто остался. На нашем этаже я единственная.

— Я знаю. Поэтому и пришел к вам. — И тихо, почти без голоса, спросил: — Где они?

Ни для кого во дворе, в особенности для тогдашних жильцов третьего этажа, не было секретом, что отец пригожего и славного Серверчика — бывший квартирант Найлы. Мальчик был удивительно похож на него. А то, что квартирант Найлы — еврей, тоже ни для кого не составляло секрета. Но в те годы это никого не интересовало. Напомнила о том война.

— Где они? — переспросил Симон уже громче, словно не был уверен, произнес ли это в первый раз вслух.

Как раз об этом Тамаре Степановне нечего было ему сказать. Она сама не знала. Но о том, что произошло у Самединовых после того, как Симон уехал отсюда, и потом, когда немцы заняли город, она готова рассказать подробно. Но здесь не место для такого разговора. И время неподходящее. Как раз в этот час жильцы являются в домоуправление по различным делам, и контора, как он видит, полна людей.

— Когда вы приехали?

— Сегодня. Несколько часов тому назад.

— У вас есть кто-нибудь в городе?

— Нет. С той поры я тут больше не был. — Чтобы она не приняла это как намек, будто ему негде ночевать и будто он напрашивается к ней, Симон тут же добавил: — Но остановиться мне есть у кого. Могу прийти туда даже за полночь, так что я вас не тороплю, подожду во дворе.

Когда бухгалтерша вышла из полуподвала, где помещалась контора домоуправления, не осталось уже и признака ушедшего дня. Небо над городом, готовое принять наступающую ночь, было чисто прибрано, высоко-высоко в сгущающейся синеве тут и там замерцали редкие звезды.

— Так с чего начнем? — спросила Тамара, выходя с Симоном со двора.

— С того, о чем я спросил вас в конторе, а вы не ответили.

— Я не могу на это ответить.

— Почему? — остановился Симон.

— Сейчас узнаете. — И не столько у него, сколько у самой себя, задумавшись, спросила: — Так с чего бы мне начать?

Но к чему было Фрейдину ей подсказывать, коль скоро все, что бы она ни рассказала, явилось бы для него началом. Ведь кроме того, что много лет тому назад Найла написала о себе и Сервере в одном-единственном письме к нему, он о них больше ничего не знает.

— …О том, что у нас во дворе ни для кого не составляло секрета, кто отец мальчика Найлы, мне, кажется, говорить не нужно. Должна только сказать вам, что Найла — неглупая женщина. Не стала ждать, пока кто-нибудь со стороны расскажет ее мужу, что произошло между ней и вами. Сама все ему рассказала. А что, собственно, оставалось ей делать? Разве у нее был другой выход? Приезжает муж, который отсутствовал больше года, и застает у себя в доме дитя в колыбели.

— А потом? Что было потом? — торопил ее Симон.

— Не могу вам сказать точно, разошелся ли с ней Амет. Я лишь знаю, что года два они жили врозь. Амет снял где-то на другом конце города комнату и переехал туда. Потом они снова сошлись. Он ее очень любил. Но с той поры стал чаще ездить в археологические экспедиции. Ему, вероятно, тяжело было сидеть дома. Найла это понимала и всякий раз, когда ее муж бывал дома, отвозила Сервера к своей матери. Быть может, это было одним из условий Амета, когда он опять сошелся с Найлой. Во всяком случае, меня она в это не посвящала. Я сама догадывалась.

— А дальше? Что было дальше? — ужасная мысль, что Найла сама отвела ребенка и передала его в руки немцам, еще глубже поразила Симона и на какое-то время сделала глухим к тому, что рассказывала соседка о Найле и ее муже.

— Что было дальше, вы спрашиваете? — Тамара остановилась и, словно не замечая, что они подошли к входу в их двор, повернула в ближайший переулок. — Началась война. Задолго до вступления немцев в наш город муж Найлы пошел на фронт. Отправился добровольцем. Его возраст в то время еще не призывали. Ему тогда было, если не ошибаюсь, за сорок. После ухода мужа на фронт Найла привезла сюда мать и Сервера.

— Из Бахчисарая?

— Да. Из Бахчисарая. Вы там были? Не оттуда ли сейчас едете?

— Нет. Никогда в жизни там не был.

— Я тоже там сроду не была. А вам придется туда подъехать, и только там вы сможете узнать, как все кончилось. Но началось все здесь, у нас. Уже не помню теперь, через сколько дней после прихода немцев был вывешен приказ, что все евреи обязаны к девяти часам утра собраться возле казарм за городом. В приказе говорилось, что дети от смешанных браков тоже являются евреями. Ну, а как поступают фашисты с евреями, мы уже к тому времени наслышались. Но не все, даже сами евреи, в это до конца верили. Разве возможно верить в такое? Но что было делать? Приказ.

Тамара умолкла, отвернула лицо в сторону.

— И Найла своими руками отдала Сервера немцам? — Симон схватил Тамару за руку и сжал до боли. — Я вас спрашиваю. Да?

— Не знаю…

Симон заступил ей дорогу.

— Я не отстану от вас, пока не скажете мне правды. Всей правды… Не может быть, чтобы вы не знали. Вы ведь были соседями, дверь в дверь, и, помню, добрыми соседями… Я ведь чувствую, что вы скрываете от меня… Я хочу знать правду. Всю правду…