Ленин - Фердинанд Оссендовский

На Дмитровке ей повстречалась банда детей и подростков.

Они зацепили ее и стали расспрашивать о Москве.

Шли они из деревень и небольших местечек. Беспризорные и голодные прибыли они в столицу, в которой легче было найти пропитание.

— Я буду заботиться о тебе! — сказал черный, как цыган, подросток, щипнув Любку за бедро.

— Хорошо! — ответила она, кривясь от боли. — Я покажу вам Москву.

Жизнь уже научила ее, что без опеки нельзя прожить даже одного дня и что опеку надо отрабатывать.

— Будем жить вместе, — добавил подросток. — Имя мое Семен, называй меня Сенька… Но помни, если изменишь мне — забью!

— Хорошо, — сразу же согласилась она.

Мальчишка расспрашивал о ее судьбе, но услышав короткий обычный рассказ, громко рассмеялся и воскликнул:

— А я сбежал от родителей, чтоб на них проказа напала, потому что решил, что пора удирать! Дома был такой голод, что страшно вспоминать! Высохла и умерла бабка, а после нее — младшая сестра… Однажды ночью вижу — отец берет топор и трах моего брата по лбу. Потом мы целую неделю ходили сытые… Но я своей очереди уже не ждал… Пускай они там сожрут друг друга, я так не хочу…

Дети шумной толпой перебегали через улицы, глазели на Кремль и Казанские ворота, где под самой большой святыней России — чудесной иконой Пресвятой Богородицы виднелась черная надпись: «Вера и Бог — опиум для народа!»

Банда побиралась, всей толпой окружая прохожих и, скуля, простаивала целыми часами возле столовой, дерясь за брошенные кости и куски хлеба; наблюдала за хозяевами лотков и воровала что ни попадя; мальчишки запускали ловкие, маленькие ладони в карманы садившихся в трамваи людей; девочки преследовали молодых мужчин и исчезали с ними в арках домов. Возвращались они тяжелым шагом и со звоном монет.

— Слушай, Любка! — шепнул черный подросток. — Видишь этого старого пня? Он уже два раза на тебя оглянулся… О! Еще раз… Видишь? Глаз прищурил… Пройдись возле него… Может, заработаешь…

Девчонка пружинистым шагом догнала старого человека с красным лицом и многозначительно посмотрела на него.

Она свернула в арку. Он пошел за ней. Вскоре они уже шли вместе. Любка крикнула:

— Сенька, где мне ждать тебя?

— На Красной площади! — ответил он и махнул рукой.

Так прошли лето и осень.

Дети проводили ночи на стоящих вдоль бульваров скамейках, под мостами, в парках или за городом, там, куда когда-то свозили городской мусор.

Наступили морозы и холодные ветры.

Снег накрыл толстым слоем дырявые крыши, ухабистые мостовые и тротуары столицы.

Дети каждый вечер бегали на Красную площадь, Тверскую, Кузнецкий мост и Арбат — единственные улицы, которые содержались в порядке, специально для иностранцев.

Сюда стекались толпы бездомных людей. Они до крови боролись за место возле погасших, но еще теплых асфальтовых печей, возле костров для обогрева прохожих.

Черный Сенька, которого звали «атаманом» за ужас, который он сеял среди чужаков, почти всегда отвоевывал для себя и Любки самое лучшее место. Однако не раз им приходилось проводить ночи, дрожа от холода и стуча зубами, в общественных туалетах, в ящиках для мусора, в подвалах покинутых, разрушающихся домов, в канализационных колодцах.

Постоянно голодные и недовольные мальчишки под предводительством Сеньки нападали на прохожих, взламывали магазины и вступали в бои с другими бандами, применяя ножи и кастеты.

Во время ночных нападений патрули убили и ранили нескольких мальчишек из банды «атамана».

Накануне Рождества наступили большие морозы, а с ними — неотступный товарищ голод.

Улицы были пусты; едва прикрытые лохмотьями дети боялись выглянуть из своих укрытий.

Сенька нашел на свалке место, куда свозили конский навоз. В нем выкопали ямы и устроили теплые убежища.

Однажды вечером Сенька вернулся с разведки.

— Эй, шпана! — крикнул он. — Сегодня обожретесь. На свалку выбросили конскую падаль. Пошли на ужин!

Дети с веселыми криками выскочили из своих ям, над которыми поднимался остро пахнущий пар, и окружили конский труп.

Они втыкали и резали ножами замерзший корпус, вгрызались зубами и отрывали темные куски падали. В течение нескольких дней банда была сытой и счастливой.

Однако продолжалось это не долго. Дети начали болеть.

Их тела покрылись язвами, которые лопали, источая кровь, опухали и чесались ноги, руки и шеи, раны появились на губах и языке; больные горели от температуры, их била дрожь.

Сенька понял, что происходит что-то плохое. Он с трудом выбрался из своей норы и поплелся в город, спотыкаясь и громко стеная.

Увидев милиционера, он подошел к нему и принялся скулить и завывать:

— Спасайте!.. Какой-то мор напал на нас… Уже две девчонки умерли и лежат непохороненные…

Милиционер завел мальчишку в отдел, где Сенька, еле-еле шевеля опухшим языком, рассказал обо всем.

Свалку окружили солдаты.

Врачи осмотрели больных и со страхом отпрянули.

— Сап! Сап! — кричали они в ужасе.

Час спустя за кучами мусора были установлены три пулемета.

Толпа направленных из тюрьмы политических заключенных заглядывала в укрытия беспризорных детей, вытягивала их из нор и ям, а когда крики утихли — грянули пулеметы.

На присыпанном помятым, тающим снегом и взрывающемся паром навозе, остались лежать неподвижные тела больных детей и заключенных. Их потом долго вытаскивали крюками, бросали в ящики с хлоркой и известью и хоронили в глубоких ямах, выкопанных здесь же на свалке.

Случай эпидемии сапа и других болезней, распространявшихся по Москве и всей стране беспризорными, перемещающимися из города в город детьми, обратил на себя внимание властей как опасное явление.

Целую неделю милиция и военные патрули устраивали облавы. Были собраны тысячи ободранных, истощенных, голодных и больных детей.

Ленин прочитал об этом в газете «Правда», в которой работала Мария Ульянова.

Он немедленно распорядился вызвать к нему руководительницу комиссариата опеки над детьми товарища Лилину.

Перед революцией она была плохой актрисой, но потом сделала головокружительную карьеру.

Она стала женой диктатора Петрограда Зиновьева и комиссаром по воспитанию молодых коммунистов.

— Чем вы занимаетесь в вашем комиссариате? — брезгливо спросил Ленин.

Она подняла в театральном жесте руки и принялась декламировать:

— Наши дети принадлежат обществу, а значит — коммунистической партии! Мы предохранили их от вредной родительской любви, потому что воспитанные в семье дети становятся антисоциальными элементами. Мы же воспитываем пролетарских детей, которые враждебно настроены к буржуазным щенкам!

— Достаточно этих глупых фраз! — прошипел Ленин. — Вот передо мной лежат газеты «Коммунист» и «Правда», а также рапорт товарища Калининой. Семь миллионов беспризорных детей и из них только 80 000 в приютах? Они погибают морально и нравственно! Болеют проказой, сапом, сифилисом! В угрожающем темпе ширится проституция малолетних… Стыд! Позор! Вы, товарищ, должны справиться с этим злом и помнить, что это бедствие необходимо любыми способами скрыть от иностранцев. К нам вскоре должны прибыть товарищи из английской «Labour Party»!

Лилина приняла к сердцу гневные слова диктатора.

Облавы продолжались непрестанно. Бездомных девушек, почти детей, выживавших за счет проституции, вылавливали повсеместно. Их находили в отделениях милиции, которая торговала ими, в казармах, в рабочих бараках и даже в тюрьмах. На мальчишек охотились на свалках, в подвалах разрушенных домов, на кладбищах, где они прятались от мороза и погони. В редко посещаемых местах клали приманку — трупы коней, собак, мешок гнилой картошки и устраивали засады, как на диких зверей.

Больных сапом и проказой выводили за город, приказывали копать ямы и расстреливали. Вместе с ними гибли больные цингой и сифилисом.

У пролетарского государства не было для них ни питания, ни лекарств, ни больниц.

Они сами копали для себя ямы, а извести и хлора было достаточно.

Остальных запихивали в товарные вагоны, пломбировали и отправляли на откорм в другие, более благополучные города.

Москва была очищена от толп беспризорных детей, которые, словно голодные псы, шатались по улицам, выли и скулили под окнами столовых, кондитерских учреждений и прекрасных ресторанов, в которых пировали иностранные социалисты, комиссары и жадные заграничные торговцы.

Английские и французские товарищи с восхищением смотрели на одну площадь и три чистые улицы столицы, на отреставрированные дома на Тверской и Кузнецком мосту, на отличные магазины с переполненными заграничными товарами витринами, на прекрасный Кремль и декоративные фабрики, демонстрируемые наивным говорливыми комиссарами.