Аврора Флойд - Мэри Брэддон

Арчибальд Мартин Флойд сидел с дочерью и Люси в утренней комнате мистрисс Меллиш, комнате самой приятной по многим причинам, но, главное, потому, что она была отдалена от домашнего шума.

В присутствие старика не упоминали о неприятностях; при нем не сказано было ни слова, по которому он мог бы догадаться, что его единственную дочь подозревают в самом ужасном преступлении, какое только могут совершить мужчина или женщина. Но Арчибальда Флойда не легко было обмануть, когда дело шло о счастьи его дочери; он смотрел на это прелестное лицо — главное очарование которого составляло вечно разнообразное выражение — так долго и пристально, что совершенно ознакомился с малейшими его изменениями. Ни малейшая тень на блеске красоты его дочери не могла укрыться от глаз старика, хотя они потускнели для цифр его банкирской книги.

Аврора сидела возле отца в этой приятной утренней комнатке, разговаривала с ним и забавляла его, между тем, как Джон бродил взад и вперед и наскучил своему терпеливому собеседнику, Тольботу Бёльстроду. Мистрисс Меллиш повторяла своему отцу, что нет никакой причины к беспокойству, что они только тревожились — тревожились весьма естественно — что виновный не находится до сих пор, и больше ничего.

Банкир принял очень спокойно это объяснение бледного лица своей дочери; но тем не менее он тревожился, тревожился сам не зная почему, но над ним висела черная туча, которую он не мог прогнать.

Таким образом кончился длинный августовский день. Джон Меллиш не мог долго сидеть за десертом и вышел на луг, все с своим неутомимым сторожем, Тольботом Бёльстродом.

— Еще один день, слава Богу, кончился Тольбот! — сказал он с нетерпеливым вздохом. — Приведет ли нас завтра ближе к тому, чего мы желаем, хотел бы я знать? Что, если так долго продолжится? Что, если так будет продолжаться вечно до тех пор, пока мы с Авророй сойдем с ума от этой тоски, от этой неизвестности? Да, я знаю, вы считаете меня дураком и трусом, Тольбот Бёльстрод, но я не могу переносить этого спокойно, говорю вам, не могу. Я знаю, что некоторые могут запираться в свою комнату при своих огорчениях, сидеть спокойно и страдать, ни разу не застонав, но я не могу. Я должен кричать, когда меня мучат или стукнуться головой о первую стену, какая мне попадется, и положить всему конец. Как подумаешь, что кто-нибудь осмеливается подозревать мою возлюбленную Аврору! Как подумаешь, что они считают ее…

— Как подумаешь, что вы сами верили этому, Джон! — с важностью сказал Бёльстрод.

— Ах, это самый жестокий удар! — вскричал Джон. — Если я… я, знавший ее и любивший и веривший ей, как никогда мужчина не верил ни одной женщине — если я мог сойти с ума до такой степени по милости ужасной цепи жестоких обстоятельств, из которых каждое указывало на нее — если я мог обмануться этими вещами до того, что я сомневался в моей возлюбленной, что же могут думать посторонние — посторонние, которые не знают и не любят ее, а которые верят всему гнусному? Тольбот, я не хочу переносить этого долее. Я поеду в Донкэстер и увижусь с Гримстоном. Он должен был сделать что-нибудь хорошее сегодня. Я поеду сейчас.

Меллиш прямо пошел к конюшням, но Тольбот Бёльстрод схватил его за руку.

— Вы можете разъехаться с этим человеком на дороге, Джон, — сказал он. — Он пришел вчера после сумерек и сегодня, может быть, приедет так же поздно. Неизвестно, по дороге ли он пойдет или через поле. Вы можете с ним разъехаться.

Меллиш колебался.

— Он, может быть, вовсе не придет сегодня, а я говорю вам, что я не могу переносить неизвестности.

— Дайте же мне съездить в Донкэстер, Джон, — сказал Тольбот, — а вы останьтесь принять Гримстона, если он приедет.

Мистера Меллиша значительно смягчило это предложение.

— Вы хотите ехать в город, Тольбот? — сказал он. — Как вы добры, что предложили это! Я ни за что не хочу разъехаться с этим человеком, но в то же время мне не хочется ждать, вздумается ему прийти или нет. Я боюсь, что я страшно надоедаю вам, Бёльстрод.

— Вовсе нет, — отвечал Тольбот с улыбкою.

Может быть, он улыбнулся невольно при мысли, как мало Джон Меллиш знал, как он надоедал весь этот скучный день.

— Я поеду с большим удовольствием, Джон, если вы велите оседлать лошадь для меня.

— Поезжайте на Ровере. Мы пойдем в конюшню и сейчас это устроим.

Дело в том, что Тольботу Бёльстроду было приятнее самому отыскать сыщика, чем предоставить это Джону Меллишу, потому что молодому сквайру так же легко было бы перевести на греческий язык номер. «Спортсментского Магазина», как сохранить тайну с полчаса, как бы серьезно ни упрашивали его об этом и как добросовестно ни решился бы он сам на то.

Поэтому мистер Бёльстрод поставил себе за долг весь этот день удалять своего друга от всякой живой души, будучи вполне уверен, что обращение мистера Меллиша непременно выдаст его даже наименее наблюдательному человеку, какому случится встретиться с ним.

Ровера оседлали и после двадцати наставлений Джона, сказанных громким шепотом, Тольбот Бёльстрод уехал на закате солнца. Ближайший путь из конюшен на большую дорогу шел мимо северного коттеджа.

Он был заперт после похорон берейтора, и мебель была предоставлена в добычу моли и крысам, потому что на меллишских слуг сделала слишком суеверное впечатление история убийства для того, чтобы они решились отнести мебель в кладовую, откуда она была взята. Итак, дверь была заперта и ключ отдан Даусону, садовнику, который по-прежнему мог прятать там рамки для парников, коренья и садовые инструменты.

Место казалось довольно уныло, хотя заходящее солнце великолепно освещало окна и последние листья роз еще лежали на траве перед дверью, из которой Коньерс вышел в свое последнее убежище.

Один из конюхов проводил мистера Бёльстрода, чтобы отворить заржавленные железные ворота, висевшие на петлях и никогда не запиравшиеся на запор.

Тольбот крупной рысью приехал в Донкэстер, прямо к маленькой гостинице, где поселился сыщик. Гримстон наскоро закусывал после утомительных и скучных странствований по городу и вышел с набитым ртом поговорить с Бёльстродом; но он позаботился не признаваться, что с трех часов ни он, ни его помощник не видели Стива Гэргрэвиза и не слыхали о нем, и что он не ближе был к открытию убийцы, как в одиннадцать часов вчера вечером, когда узнал настоящего владельца полосатого жилета с пуговицами от Кросби.

— Я не теряю времени, сэр, — сказал он в ответ на расспросы Тольбота. — Мое дело тихое, его высказывать нельзя. Я имею причины думать, что человек, который нам нужен, в Донкэстере, я и останусь в Донкэстере до тех пор, пока он не попадется мне в руки. Скажите мистеру Меллишу, что я исполняю мою обязанность, сэр, и исполняю ее добросовестно, и что я не буду ни есть, ни пить, ни спать более, чем сколько нужно для того, чтобы поддержать человеческую натуру, пока не сделаю того, за что я взялся.

— Но, стало быть, вы не узнали ничего нового? — спросил Тольбот. — Вы не имеете ничего нового сообщить мне?

— То, что я открыл, пока еще не служит ни к чему уклончиво отвечал сыщик. — Скажите мистеру Меллишу, чтобы не терял мужества и полагался на меня.

Тольбот Бёльстрод должен был удовольствоваться этим сомнительным утешением. Этого было немного, конечно, но он решился успокоить этим Джона Меллиша.

Он выехал из Донкэстера не в весьма приятном расположении духа после своего свидания с Гримстоном; он знал, что донкэстерская полиция тайно наблюдает за каждым человеком в доме Меллиша, а злословные языки завистливой публики громко клевещут на жену, любимую Джоном.

Каждый час, каждая минута имели необыкновенную важность. Сто опасностей угрожали с каждой стороны. Чего нельзя было опасаться от праздных клеветников, жаждавших распространить огласку против прелестной дочери одного из богатейших людей в банкирском мире. Гэйуард, коронер и Лофтгауз, ректор, оба знали тайну Авроры, и нечего было удивляться, если глядя на смерть берейтора с этой точки зрения, они считали Аврору виновною в участии в том страшном преступлении, которое кончило службу берейтора в Меллишском Парке.

Что, если виновный убежит и истина никогда не откроется? Навсегда, до тех пор, пока ее обесславленное имя будет написано на надгробном памятнике, Аврора Меллиш останется под подозрением. Можно ли сомневаться, что ее чувствительная натура не сломится под невыносимой ношей, что ее гордое сердце не разобьется от незаслуженного бесславия? Какое несчастье для нее! И не для нее одной, а для всех, кто ее любит или имеет какое-нибудь участие в ее истории! Да простит небо эгоизм, внушивший эту мысль, если Тольбот Бёльстрод вспомнил, что он имеет участие в этом горьком бесславии, что его имя связано, хоть в отдаленной степени, с именем кузины его жены. Сэр Бернард Бурке, рассказывая историю графских фамилий, расскажет и эту жестокую историю, осторожно намекнув на преступление Авроры и непременно прибавит, что кузина подозреваемой леди вышла за Тольбота Ради Бёльстрода, сквайра, старшего сына и наследника сэра Джона Уальтера Рали Бёльстрод а, баронета, владельца Бёльстродского замка в Корнваллисе.