Восемь белых ночей - Андре Асиман

– Вы дезориентированы? – осведомился стажер.

Еще как, ответил я, вспомнив, как рассыпалась лестница перед Метрополитеном, нырнула в лагуну и протянулась до самого Лидо. Бывали на Лидо, док?

Он велел снять обычную кардиограмму.

Я ждал, что будет эхокардиограмма или даже ангиограмма. Я умираю или нет?

Через десять минут:

– Все показатели нормальные. Вы совершенно здоровы.

– Я думал, у меня сердечный приступ.

– У вас паническая атака.

Я посмотрел на него.

– Может, переволновались?

– Да вроде нет.

– В семье нелады?

Я живу один.

Любовные переживания – разбитое сердце?

Ну, пожалуй.

– Рассказывайте.

Я хотел было приступить, но тут понял, что «рассказывайте» значит «да ладно, с кем не бывает».

Если все это – настолько обычная вещь, почему со мной раньше такого не было?

Потому что вы никого не любили, Князь.

Чем же я тогда занимался все последние двадцать восемь лет?

Едва дышали, Князь, едва ли оказывались в розовом саду. Меня вы ждали, вот что. Вы ожили в тот миг, когда мы вышли на балкон в первую ночь, стояли, вместе смотрели на луч прожектора, вы и я, Князь, и вы следили, как я замшевой туфелькой спихиваю окурки с этажей, которые человеку не измерить; мы оба облокачивались на перила, точно две заметки на одну тему, думали об одном, и вы еще таращились на мою грудь под этой моей ярко-алой блузкой.

Где я был все это время?

Где вы были? Вы ждали. И приучились любить ожидание сильнее любви, которую ждали.

Вот, видите, доктор, я только притворяюсь таким же, как те, другие, кто способен обрести любовь, если как следует постарается. Я не такой, как они. Я только притворяюсь. Я – как она. Мне нужна любовь, не другие.

– Вот, возьмите, – сказал стажер, раскрывая ладонь, где лежала таблетка ксанакса, – так фокусник тянется к вашему уху, чтобы вытащить оттуда монетку. Он проследил, как я глотаю таблетку при помощи крошечной пластмассовой чашечки с водой, потом похлопал меня спереди по плечу и задержал на нем руку с сочувственным выражением дружества и мужской солидарности: С кем из нас не бывало, дружище. В последний раз до плеча моего дотрагивались меньше полусуток тому назад. «Все будет хорошо. Передохните». Пододвинул табуретку, сел напротив, еще раз сосчитал пульс. То, что рядом вот так кто-то сидит, утешало.

Он напомнил мне инспектора Рахуна. Инспектора Рахуна, о котором я напрочь забыл, но сейчас он стоял надо мной, как это принято у полицейских, сгрудившихся над вашими носилками в реанимации: заполняют бланки, рации громко попискивают, они пытаются вас утешить и одновременно травят байки о том, что такой-то и такой-то хоккеист, прямо вчера, с этой медсестрой-филиппинкой. Призрак его заставил меня вспомнить о том моем «я», которое перестало быть моим; Рахун видел меня последним до того, как я истребил это старое «я» в ночь после вечеринки. Наверное, в ту ночь я пошел в парк Штрауса и остался там сидеть, уподобившись змеям, которые выискивают потайной шершавый камень, о который можно потереться и соскоблить старую шкуру. Наверное, поэтому мне и нравится возвращаться туда каждую ночь, поэтому хотелось вернуться и вчера – какую-то часть себя я то ли не хотел отпускать, то ли не до конца бросил: казалось, вернуться вспять безопаснее, чем пойти вперед. Два шага вперед, три шага назад. В этом история и моей жизни, Клара. Вот там я бы исцелился, а не здесь, в больнице. Вдруг до смерти захотелось вернуться и посидеть в парке. Посидеть, отыскать себя, просто посидеть и выяснить, зачем я постоянно возвращаюсь в мир Клары.

Возможно, я поступил правильно, не переспав с ней вчера: если бы она вытащила все это на свет после всех наших ласк, я перерезал бы себе горло кухонным ножом ее отца, убил бы сперва себя, а потом ее.

А может, я совершенно такой же, как и она. Она просто довела меня до этого. Я вспомнил тот миг, когда вчера вечером, один в туалете бара, я намеревался переспать с нею и сбежать. Речь о сегодняшней ночи, все повторял я себе, а про завтра не зарекайся. Мы – зеркальные отражения друг друга. Не поэтому ли она мне так нужна?

– Может, полегчает, если с кем поговорить, – предложил стажер.

Я никогда еще ни с кем не «говорил», заметил я.

– Удивительно, – заметил он.

Чего это ему удивительно? С первого взгляда понятно, что я склонен к самоуничижению, тревоге, терзаниям, депрессии и меня не стоит оставлять одного рядом с окном одиннадцатого этажа?

– Нет, просто со всеми рано или поздно случаются недоразумения.

То есть мое рано или поздно как раз и настало, да? Недоразумение. Подходящее вежливое слово для описания того, что со мной случилось? Недоразумение. Сегодня мне открывается вечность, завтра говорим про недоразумения?

Я ничего не придумал, кроме как спросить, долго ли меня продержат.

Пока пульс не нормализуется.

Вот рецепт еще на такие же таблетки. И: никакого кофеина. Никакого алкоголя. Отказаться от сигарет.

Шесть дней рядом с самой прекрасной женщиной на земле – и я превратился в развалину и потенциального психа.

Тут зазвонил мой мобильник.

– Тейлефон, – сказал я.

– Вынужден попросить вас не пользоваться здесь мобильной связью.

Представляю, как ответила бы Клара на такое беспардонное требование: «Вам обязательно просить меня прямо сейчас или вы лучше попросите меня в некий вымышленный момент неопределенного, из вежливости не названного будущего?»

– Я должен ответить, – объявил я врачу. – Звонит… – Дальше шепотом: – Мое разбитое сердце.

– Только коротко и не запутайте все еще сильнее.

– Вы меня уже и так запутали, – сказал я, показывая на провода, которыми меня обмотали, чтобы снять кардиограмму.

– Освободилась, – сказала она. Как всегда – сразу к сути, без всяких «здрасте».

Я огляделся и, не удержавшись, всхлипнул: а я – нет.

Чего так?

Более того, я связан. Потом – поняв, что шутка зашла слишком далеко:

– У меня по всему телу провода.

– Ты о чем?

Это она проорала, и я надеялся, что недоросль-стажер поймет, с какой ненормальной мне пришлось иметь дело в последние дни.

– Я в больнице.

Пулеметная очередь вопросов. Она сейчас приедет.

Не стоит. Я сам разберусь. Меня скоро отпустят.

Где она?

На улице Князя – с особым нажимом – собиралась прыгать в такси. То, что она использовала мое прозвище, – это добрый знак или она просто сюсюкает, прикрывая тот факт, что сама все еще в центре?

Я прикрыл микрофон телефона пальцем.

– Скоро я смогу ходить? – спросил я.

Юный доктор едва ли не разочарованно фыркнул. Пора