Гладь озера в пасмурной мгле (авторский сборник) - Дина Рубина

Она с силой разогнулась, заломив руки за спину, шумно выдохнула и побрела в комнату. Там она растянулась в кресле и, сняв телефонную трубку, медленно набрала номер…

— Алле-у?! — Голос у старухи бодрый, если не сказать — агрессивно бодрый.

— Здравствуйте, Анна Борисовна. Это Нина.

— Какая Нина?

Привет… Ну вот и объяснение: тебя числят неким агрегатом, предназначенным для благоустройства быта гениального художника. Тебе необязательно иметь имя, но уж фактуру, будь добра, обеспечь. Ибо — модель. Обязательно.

— Жена Матвея, — сдержанно объяснила Нина. — Ведь вы звонили?

— А? Да-да, здравствуйте, милая! Старуха совсем выжила из ума! Никудышная, знаете ли, память стала… Старухе пора на свалку… Да… Так что вы хотели?

— Но… Анна Борисовна, вы, кажется, только что звонили, — недоуменно проговорила она, — по поводу денег.

— Ах, ну да! А что, Матвей уже ушел?

— Да, он…

— Погодите, не перебивайте, а то я порядок мыслей растеряю. Вы знаете, что Матвей гений?

Нина вздохнула:

— Знаю… Анна Борисовна, насчет денег…

— Да погодите, не перебивайте старуху, ради Бога, а то я совсем собьюсь… Матвей, знаете ли, большой художник. Причем он одинаково силен в рисунке и в живописи. В своей бесконечной жизни я кое-кого из художников встречала…

Нина взглянула на часы, прикрыла глаза и вытянула ноги. «Сейчас за свои деньги я выслушаю небольшую лекцию», — подумала она, дождалась коротенькой паузы, когда старуха подыскивала сравнение красного в «Красной мебели» Фалька с красным в живописи Руо, и вежливо вклинилась:

— А деньги я завезу сегодня, Анна Борисовна.

— Да погодите с этими дурацкими деньгами, что вы привязались с ними, вот я с мысли сбилась… О чем я? О Фальке… Вы слушайте, слушайте, вам это полезно, милая, ведь в живописи вы наверняка ничего не смыслите, как вся ваша литературная братия…

«Ну, спасибо! — изумленно подумала Нина, не слушая больше старуху. — Да, этого Петю стоит пожалеть…» — Она еще помолчала минут пять в красноречивую трубку. Можно было бы, конечно, послать великую каргу к чертям, да только ботинки ей все равно шить нужно. Мда-а… «Ну, довольно, — устало подумала она, — сделаем небольшой перекур», — положила воркующую трубку на рычаг, потянулась к пачке сигарет и закурила.

И тут у самого локтя опять каркнул телефон. Нина вздрогнула и резко сорвала с рычага трубку.

— Ну?! — крикнула она.

— Это я, Нинуль, — сказал приятный тенор Кости Веревки-на. — А что, старый уже ушел?

— Ушел старый.

— Жаль… Я хотел, чтоб он забежал сегодня… Что-то рука у меня на место не встает.

— Обратись к костоправу. Костя хмыкнул — оценил юмор.

— Лучший костоправ — мой старый Матвей. — Его мягчайший тенор окрасился лирическими тонами. — Только он вправит руку на портрете Жоглина, солиста-виолончелиста Владимирской филармонии…

— Красиво интонируешь…

— А?

— Голос, говорю, у тебя богат модуляциями. Это по поводу солиста. — Она чувствовала, как сгущается внутри презрение к бездарному хваткому Косте. — А насчет частей тела, то есть вправления рук, ног, а также мозгов, — слушай внимательно: мне не нравится, что в наше прекрасное время демократизации общества происходит эксплуатация человека человеком.

— Нинуль, это что-то из политэкономии… Раздражение сгустилось до ненависти грозового разряда.

— Ну, короче, — сказала она отрывисто, понимая, что не стоило бы, не стоило бы влезать в дела мужа, но не в силах уже остановиться. — Отныне со своими солистами, дантистами и бывшими чекистами сражайся сам. За диванчик Матвей отработал сполна, поэтому не благодарим. — И поскольку Веревкин потрясенно молчал, не в силах подать ни звука своим обаятельным тенором, она добавила мягче, почти сострадательно: — Научись рисовать, Костя. Это может тебе пригодиться в жизни.

Опустив трубку, Нина несколько минут сидела, хмуро затягиваясь сигаретой и размышляя, чем может обернуться для Матвея неожиданный конец веревкинского ига… Потом подняла глаза на автопортрет мужа, где он изобразил себя в кахетинке, одолженной у Гиви Гохария, и сказала твердо:

— А теперь мы купим тебе шляпу…

Вход в мастерские скульпторов со двора. Ступени к высокому крыльцу; на дверях мелом написано «Мастерские № 5, 6». Ступени щербатые, грязные, мшистые, перила рассохлись, краска на двери облезла давным-давно. Центр Москвы при всем при этом…

Все-таки они как-то упоенно предаются свинству, эти художники и скульпторы. Ну, мастерская, конечно, рабочий беспорядок, не лаковые паркеты, разумеется, но входную дверь отчего не покрасить раз в двадцать лет? Ну да, оне художники, а не маляра…

Нина поднялась на крыльцо, толкнула наружную дверь, вошла в сырой затхлый тамбур и позвонила в дверь, такую же облезлую и сиротскую, словно и ее поливали дожди и обметали снега… Ладно, уйми свою бушующую наследственность и желание немедленно покрасить и подправить их убогий быт. Им хорошо так. Они привыкли.

Дверь открыл Петя, с сигаретой, закушенной в углу рта, и потому со странным, оскаленным лицом. Нина взглянула на него и от неожиданности даже отпрянула: как в дурном сне, над бровью у Петра Авдеевича она увидела нестертый плевок. Воображение ее взметнулось, как возбужденный язык огня, тут она враз трагедию сочинила — вопль, грохот падающего мольберта, скульптурный молоток, труп старухи на полу… Доигралась старуха!.. То есть не то чтобы она буквально это предположила, а так, вообразила на секунду картинку. Плевок, так к месту сидящий на физиономии Петра Авдеевича, ее не то чтобы испугал, но смутил.

— Нина! — Петя сменил яростное выражение лица на приветливое. — Рад видеть вас. Проходите в мастерскую, там Анна Борисовна с Сашей чаи распивают. Присоединяйтесь… Анна Борисовна! — крикнул он по коридору. — Нина к вам!

И все это с нестертым плевком над бровью.

— Простите уж, не помогаю вам раздеться, — он воздел руки в мыльной пене, — у меня сегодня постирушка…

Объяснилось. Чистоплотный молодой человек, питающий слабость к свежим сорочкам, стирает сам, копошится помаленьку над тазом, бедняга, — руки в мыле, сгусток пены в лицо отлетел…

Нина перевела дух и разделась. Похоже, сегодня здесь покой и благолепие.

Из мастерской доносились препирающиеся голоса.

— Я тебе говорю — это пара пустяков!

— Анна Борисовна, жить хочется. Мне только двадцать четыре.

— Александр, ты ужасающий болван! Это гипс, гипс, а не мрамор!

— Ладно, пусть Петя поможет.

— Петя стирает, значит, он разъярен, как дикая прачка. И не втравляй его в бытовые мелочи.

— Ничего себе мелочи — бюст Добролюбова с антресолей снимать!

— Что ты торгуешься, как носильщик на вокзале!

Нина огляделась, куда бы повесить пальто, и, не найдя вешалки, перекинула его через руку гипсовой Норы, а свою синюю широкополую шляпу закинула той на голову, отчего пресная полуулыбка Норы вмиг стала пошловато-игривой.

Из ванной, на ходу вытирая о фартук руки, выскочил Петя.

— Нина! Чуть не забыл, — он понизил голос, — Анна Борисовна сказала, что вы любезно согласились одолжить нам денег…

«Нам», — отметила Нина, глядя на его суетящиеся мокрые руки…

— Вы нас не просто выручили, вы нас спасли!

— Пустяки, Петр Авдеевич.

— Что это вы меня отчеством пугаете? Петя, просто Петя. Как-то он странно оживлен. Суетится…

— Так вот, целесообразно дать их мне, — Петя усмехнулся. — Анна Борисовна в пылу разговора обязательно запропастит деньги где-нибудь в самом неподходящем месте. А вечером сегодня платить.

Нина молча достала из сумки пять легких, словно отутюженных десяток и протянула Пете. Он взял влажными руками и, неожиданно склонившись, припал губами к ее руке.

— Спасительница, — проговорил он тоном проигравшегося офицера, которому удалось вымолить денег у богатой тетушки.

Странно, подумала Нина, он так заботится о ботинках старухи? Нет, очень подозрительный тип.

Она заглянула в мастерскую и невольно охнула. На последней ступени стремянки стоял Саша — грузный, с остервенелым багровым лицом — и, постанывая от усилий, двигал на себя гипсовый бюст Добролюбова.

— Что вы делаете?! — крикнула Нина, подавшись к нему. — Вы убьетесь!

— Отой-ди-те! — простонал Саша, обхватив бюст и нашаривая ногою следующую вниз ступеньку.

— Да, голубчик, не мельтешитесь под ногами, — добродушно заметила старуха, помешивая в стакане ложкой. — Александр сколочен неплохо, ему полезны физические упражнения.

Наконец, ступень за ступенью, Саша сполз по стремянке. Это выглядело отработанным цирковым номером. Свалив в угол бюст Добролюбова, он упал на стул и, закинув голову, минуты три шумно отдувался.