Собрание сочинений в трех томах. Том 3. - Гавриил Троепольский

Силков. А я его не считаю. В чужом кармане — не хозяин. А уж как он меня считает — у него надо спросить. До него-то как считали? (Пальцем в воздухе, как на счетах.) Трудодень — палочка, усадьба — выручалочка. Пуд посеешь, два возьмешь и до дому принесешь. Так меня считали. А этот — хи-итрый!

Чекмарь (чуть веселее). А что: не дает ходу?

Силков. Кто?

Чекмарь (вновь раздражаясь). Он. Иванов.

Силков. А чего — он?

Чекмарь. Не дает вам ходу. Не дает?

Силков. Не-ет, дал. Первейший ходок в районе. Мысль, а не ход. Еду, а тарелки у осей так и цокотят про меня: тара-тарас! Тара-тара-тарас! Все наперед знают — Тарас едет! А ежели ее — колесной мазью, чин-чинарем, то «Запорожец» и в подметки не потянет. Баян, а не ходок. Фисгармонья! Вот какая у меня телега! (Неожиданно с сожалением.) Только вот… эх!.. колесной мази в продаже — редко бывает. А скажите, пожалуйста, почему стало колесной мази так мало на белом свете?

Чекмарь (в бессилии). Друг он — вам… или враг?

Силков. Кто?

Чекмарь. Председатель!!!

Силков. Теперь понимаю. Отвечаю: враг!

Чекмарь. Вот что от вас и требовалось. Подпишите вот это… (Сует бумагу.)…и вашему врагу — каюк.

Силков. А что тут в бумаге?

Чекмарь. О той самой кукурузе!

Силков. О какой такой кукурузе? (Будто догадавшись.) А-а, тогда давайте, правда, сызнова, чтобы не спутаться. (Снова передвигается на краешек стула.) Наша фамилия, стало быть, Тарас Палыч Силков.

Чекмарь (к публике). Братцы! Что же это такое?! (Бегает по сцене, кружит у стола и около Силкова.) И это называется — союзник!

Силков (невозмутимо и твердо). Враг он мне, председатель…

Чекмарь останавливается как вкопанный.

…Но боязливый я, в чем и корень зла, говорю. Только и утешения — ни снять меня, ни уволить неоткуда: должность моя навечно — колхозник. Совсем было я собрался в город, хоть бы дворником. А его назначили — не поехал. Судьбу мою, стало быть, возвернул назад. Да. Вот у нас — Аришка Кривая. Бедность в те года перенесла такую — ни в сказке сказать. Тоже хотела, полубосая, в город — оказать честь областному центру. А куды ей, недотепе? Не понимает.

Чекмарь. Ох!

Силков. А при Иванове не поехала. И дом теперь — под железом, оцинкованным.

Чекмарь. Гибну!

Силков. Стало быть, мне иттить?

Чекмарь (кричит). Итти-ить!!!

Силков (встает). Затем до свиданья. Не обессудьте. Я все по-честному. (Заметил, что Чекмарь облегченно вздохнул.) Могу и еще поговорить. С хорошим человеком — почему не поговорить? Можно. (Садится вновь). Давайте и про речку обсудим, чтоб второй раз не приходить. Есть у нас Афонька Куцый. Так вот, у него коза была…

Чекмарь (вне себя). Что коза?! При чем коза?!

Силков. Сдохла коза.

Чекмарь. Почему сдохла коза?!

Силков. Пойма высохла, соль выступила — и коза сдохла. Афонька-то слезьми да соплями изошел: две беды сразу — речки нету, козы нету. А он староват, одинокий — только и жил рыбой да козой. Все ж таки он глуповат — человек: чего так убиваться? По моему разумению, помирал бы сразу — и делу конец. Не может сообразить: пензии нету, — в колхоз-то запоздал, — козы нету, речки нету — чего и сморкаться на каждый порог? Вы бы сходили к нему, ублаготворили словесно. Может, поймет, что для его же пользы вся эта география получается. А то — ишь ты! — ходит по дворам, агитирует, говорю, на каждый порог. (Таинственно.) Ежели вы хотите, я на него могу — жалобу, чтобы вы его вызвали. Ведь он чего говори-ит…

Чекмарь. Я… больше… У меня… Мозги-и!

Силков. Уморился, сердешный. Трудная ваша должность. Ну, отдохни маненько. А про Афоньку, я завтра приду, доскажу. (Идет к двери, обернулся.) Может, напутствие какое будет?

Чекмарь. Не могу!.. Желаю… Желаю поумнеть.

Силков (кланяясь и как бы по рассеянности). Того и вам желаем. (Уходит.)

Чекмарь запрокинул голову на спинку стула, в бессилии опустив руки. Входит в прихожую Кузин.

Кузин (указывая на двери). В эту или в эту? (Поет.) Надо влево повернуть, повернул направо…

Входит Бояров.

Бояров. Поем, значит? Забавно. Вы не из ансамбля песни и пляски?

Кузин. Нет, из кладовой — Кузин.

Бояров. А-а, понятно. Обожаю веселых людей. Подождите минутку. (Идет к Чекмарю и в ужасе.) Илья Данилыч!!! Что с вами?!

Чекмарь (расстегивает ворот, разбито). Не могу. Все. Ведь он же — дурень, дремучий дурень. «Фисгармо-онья»!..

Бояров. А что: неудача?

Чекмарь (расслабленно). А! Это даже и рассказать невозможно… Ваша очередь. Пойду — чаю. (Уходит.)

Бояров (в дверь). Прошу вас, товарищ Кузин… Присаживайтесь.

Кузин. Спасибо. (Садится, энергично щелкает семечки.)

Бояров (наукообразно). Имея в виду самодовлеющее значение среднего руководящего звена на данном конкретно-историческом отрезке, мы хотели бы знать ваше мнение по отдельным моментам кормопроизводства и качества руководства в колхозе данной наиважнейшей отраслью… Речь, следовательно, о кукурузе и о пойме Красавки. Мы — то есть я и вы, — находясь на разных концах цепи, являемся звеньями равнозначными. Каждый из нас обязан гордиться тем, что он — звено, за каковое можно тянуть, предварительно выбрав его в надлежащем месте. И вот… мы считаем, что для выяснения вопросов, упомянутых выше, именно вы могли бы помочь в большом и важном деле. Я очень краток. И полагаю, вы поняли намек с одного слова.

Кузин. Бесполезно.

Бояров (недоуменно). Не совсем понимаю.

Кузин. А я совсем не понимаю… С нашим председателем — бесполезно.

Бояров (облегченно). Откровенность делает вам честь. Почему же бесполезно? Не ладите?

Кузин. А если скажу — не ладим?

Бояров. Порекомендовал бы. Вы не могли бы быть председателем?

Кузин. Еще ка-ак! Я их, колхозников, прижал бы так, что они и в воскресенье работали бы. Я из недели девять ден состряпал бы! Я бы их: влево, вправо, вперед! Влево, вправо, вперед!

Бояров. Извините, не надо многословия. Ясно. Тогда, во-первых, действительно ли он, Иванов, приказал стравить скотом, а потом вспахать кукурузу и пересеять просом?

Кузин. Действительно. Всходы были плохие — весна холодная, а кукурузе, ей давай тепло.

Бояров. А если для вашего «друга» вы напишете кратенько-кратенько: «Всходы были нормальные»?

Кузин. А вы — никому об этом?

Бояров. Честное слово.

Кузин. Рискнем, пожалуй. (Решительно начинает писать.)

Бояров. Вот и отличненько. (Довольный прошелся и у авансцены.) Один козырь в руках. Уметь надо!

Кузин. Нет, раздумал. Иванов потом слопает с требухой. (Идет к двери.)

Бояров. Что вы? Куда вы?.. Напишите хотя бы ваше личное мнение.

Кузин. Личное мнение — лишнее сомнение. Раздумал. Боюсь. (Выходит в прихожую.)

Бояров ошеломлен.

Входит Анюта. Сцена в прихожей.

…Чтоб ты провалилась со своими семечками! Надоумила. Язык опух, как от ящура. Видишь?

Анюта. На благо народа, папаша, надо и языком поработать. Потомки не забудут ваш скромный подвиг.

Кузин (легонько дает подзатыльник). А еще студентка! Какой из тебя агроном выйдет? Никакой. (Уходят.)

Входит разбито Чекмарь.

Чекмарь. Скоро вы его уломали. (Садится на койку, обхватив голову.) Болит жутко. Столовая на перерыве. Нельзя ли сюда — чаю?..

Бояров (смотря в одну точку.) Сюда — чаю…

Чекмарь (поднимает взор на Боярова). И у вас осечка? (Встает.)

Бояров. Дело осложняется. Шелухой заплевал.

Чекмарь. Вот и видишь, товарищ Скирда ошибся — на дураков опирается, а разве скажешь? Тут уж, видно, терпи, молчи. (Решительно.) По вопросу о речке — без опросов, без заявлений: только материалы комиссии с техническими выкладками. Хватит рассусоливать! Мы обязаны, это наш долг: так или иначе Иванову — панихида.