Капитальный ремонт - Леонид Соболев

Подбор вин удивил его, и передавая Сашеньке какое-то немыслимое итальянское киянти в соломенной оплетке, он спросил, неужели такую коллекцию дамы составили самостоятельно? И тут оказалось, что списком вин еще позавчера занимался подполковник Рогуля, который и сообщил о грозящем запрещении винной торговли, и что один ящик (тот, где были коньяки, ром и виски) он прислал сам вечером, когда Ирина Александровна уже уехала.

Юрий поморщился. Подполковник Рогуля, толстый и глупый человек, располагавший немалыми деньгами, приятель умершего мужа Ирины, артиллерийского капитана, был завсегдатаем этого дома. Сюда, в «лилла хютте», он приезжал когда хотел, подбивал собравшуюся компанию закатиться в ресторан или тут же устраивал «на лужайке детский крик», был непременным участником всех развлечений на Друмсэ и называл себя опекуном «мраморной вдовы». Всем было ясно, что и навязчивость его, и это полушутливое, полусерьезное ухаживание за Ириной ни к чему не ведут, и оно не вызывало ревности даже в Николае, но Юрию Рогуля был так же противен, как Анастасия Петровна, чем — он сам не знал, может быть, еще и тем, что сочинял пошлейшие романсы, которые в Петербурге охотно издавал Н. X. Давингоф, знаменитый поставщик мещанской музыки.

Однако неприятный осадок, который оставила в нем нечаянная откровенность Сашеньки, скоро исчез. Приподнятое настроение снова вернулось к нему, и он начал незатейливо — в пределах её понимания юмора — острить, шутить и даже откровенно балаганить: передавая ей бутылки, он изображал то ресторанного лакея, то пьяного, то самого подполковника Рогулю. Сашенька быстрыми, привычными к перестрелке глазами посматривала на него все с большим и большим вниманием, фыркала, похохатывала и наконец сказала, растягивая слова:

— Во-он вы какой, оказывается…

— Какой? — Юрий взглянул на нее снизу, она стояла на табуретке, принимая от него последние бутылки и ставя их на верхнюю полку.

— Да такой… Забавный, веселый… Интересный…

— А я такой и есть! — засмеялся Юрий.

— Ну да… Придете — надутый какой-то, церемонный, будто в театре играете или чего боитесь… Вроде связанный.

Юрий поднял брови — удивительно, до чего верно!

Именно так обычно и чувствовал он себя в «лилла хютте», и не только когда тут бывала штатная свита «мраморной вдовы» — солидные кавторанги, блестящие старшие лейтенанты, «гвардейского экипажу идиот первой статьи» лейтенант граф Гейден с миноносца «Войсковой» — или молодые шведы и не менее молодые чиновники генерал-губернаторской канцелярии из свиты Анастасии Петровны. Нет, даже и в тех редких случаях, когда они были здесь только втроем, Юрий сидел между Ириной и Николаем в точности так, как сказала Сашенька: вроде связанный. И как это сумела она подметить? Он с любопытством поднял на нее глаза.

— Вон вы, оказывается, какая… — в тон ей протянул он.

Сашенька ответила ему взглядом, в котором играла неясная улыбка, выжидающая и поддразнивающая.

— Какая? — тоже в тон ему спросила она.

— Наблюдательная. Ловко вы это подметили — «связанный»…

— А я многое вижу, Юрий Петрович, да мало говорить могу… Помогите-ка мне слезть, все уже расставила, — и она, наклонившись, протянула к нему обе руки, продолжая смотреть на него тем же особенным взглядом, которого он никак не мог понять. Казалось, она от него чего-то ждала. Чего? Может быть, он упускает удобный случай, и надо просто охватить её за талию и снять с табуретки. Тогда само собой получится объятье и…

Но тут же со всей беспощадной ясностью ему припомнился недавний случай с Наташей. Правда, здесь совсем другое, атака идет не с его стороны, не зря же Сашенька смотрит таким взглядом… Да и хороша она очень, стройная, тоненькая, изящная, не то, что эта телка Наташа, никто не скажет, что это простая горничная. Совсем француженка… Но черт их знает, этих горняшек, вдруг выйдет скандал, узнает Ирина Александровна, Николай…

Он решительно отступил на шаг и протянул руку. Сашенька легко оперлась на нее, соскочила с табуретки и тут же оправила волосы с таким спокойным и безразличным видом, словно ничего другого и не ждала.

Юрий похвалил себя за сдержанность.

— Пойду вымою руки, перемазался я тут с вашими бутылками, — сказал он, выходя в переднюю.

— А вы в ванную идите, там колонка греется, можете душ взять! крикнула ему вслед Сашенька.

— Правильно! — обрадовался Юрий. Взять горячий душ после этой дурацкой ночи в вагоне было очень кстати. Он повернул в ванную комнату, где никогда не бывал, — в этих новых комфортабельных гельсингфорсских домах гости имели возможность вымыть руки, не выходя из уборной, где для того был устроен умывальник.

Открыв низенькую дверь, он невольно остановился.

Все здесь было погружено в странный зеленый полумрак, в котором таинственно поблескивал никель кранов и глубоко мерцало стекло зеркал, отражавшее слабый свет фрамуги, выходящей в полутемную переднюю. Сильный запах знакомых духов наполнял всю небольшую комнату, и казалось, что где-то в сказочном этом подводном царстве была и сама Ирина. Присутствие её ощущалось настолько, что, шаря по стене в поисках выключателя и наткнувшись на что-то мягкое и нежно-пушистое, Юрий сперва невольно отдернул руку.

Яркий мягкий свет наконец хлынул со стен и с потолка, в ему стало понятно, почему полумрак ванной был зеленым: и большая, широкая чаша умывальника, и три ступеньки, ведущие к ванне, и сама эта ванна, торжественная, как алтарь, и стены — все было из зеленого фаянса или выложено зеленым кафелем, даже циновка, лежавшая на полу, была цвета морской волны. Огромное овальное зеркало над ванной и другое, поменьше, над чашей умывальника, отражая стены, тоже казались зелеными, и только висевший у дверей халат, на который наткнулся Юрий, был ослепительно белым.

Ошеломленный, в каком-то невольном смущении, Юрий с любопытством и неловкостью оглядывал этот храм неизвестной ему религии — женского служения собственной красоте. Множество флаконов, баночек, тюбиков, щеток и щеточек, пилочек и гребенок, мочалок и губок — от крохотной до гигантской, которая с королевским достоинством свешивалась над ванной, кремы, ножницы, пинцеты, непонятные электрические машинки не то для массажа, не то для ингаляции, какие-то стеклянно-резиновые приборы, кувшины, тазы и тазики, пульверизаторы в цветных сетках, пушистые полотенца, салфеточки, белоснежный халат, хранивший, казалось, прикосновение нежной атласной кожи, всепобеждающий призывный запах духов, название которых было неизвестно самому Николаю, все это каким-то новым, неожиданным образом выказало ему Ирину Александровну.

Юрий еще раз окинул взглядом это впервые увиденное им святилище женских тайн и попытался найти ему оправдание. Конечно, всякой красивой женщине необходим храм гигиены, однако в том, что он видел вокруг себя, было нечто настораживающее, сомнительное. Все это походило более на тщательно оборудованную лабораторию, которая откровенно преследовала не столько цели гигиены, сколько совершенствование или поддержание могущества женской красоты. Зеленое и душистое колдовство уводило мысль в жаркие, сладкие тайны, сердце само собой забилось быстрее, и в светлой глуби зеркал Юрий, сам того не желая, вдруг увидел обнаженное — прелестное, тонкое и хрупкое победительное тело, упоенно любующееся собственным отражением…

И тут ему внезапно пришло в голову, что, может быть, именно это влюбленное в себя и влюбяющее в себя других, изящное, холеное тело, со всеми его желаниями, требованиями, капризами — было главнейшим содержанием жизни Ирины Александровны, будущей жены брата.

Мысль эта поразила его. Что-то начало для него проясняться в «мраморной вдове». Смутные и недоказуемые догадки, которые и раньше бродили в нем, теперь приобретали неожиданную четкость. Эти вечные провороты и рестораны, шумная свита поклонников — в Гельсингфорсе одна, в Петербурге другая, ящик вина, который подполковник Рогуля позволяет себе присылать сюда, как в свой дом, неразрывная дружба откровенно распутной «бэт нуар», легкомысленный и жестокий отъезд с ней на Друмсэ, наконец, эта удивительная ванная… Или он, Юрий, самонадеянно видит то, чего нет, или Николай слеп: ведь для него Ирина — мечта, смысл жизни, «земной бог», как называли её в кают-компании… Но променять последнее, может быть, свидание с Николаем на дачный пикник?.. Ужасно!

Недавний веселый подъем исчез, словно его и не было. Где-то в самых тайниках мысли мелькнула горькая уверенность, что женщина, которую любовь Николая украшает, венчает, возводит в святыню, совсем не святыня, не идеал. И уж с совершенной ясностью оказывалось, что ни семьи, ни дома, о которых он, Юрий, видимо, бессознательно тосковал, тут никогда не получится.

Подавленный своим открытием, он пытался думать о другом, но мысль эта настойчиво возвращалась. Семья… Дом… Николай идет на какое-то опасное дело, сам он тоже решил ринуться в военную бездну — и оба они были невероятно одиноки, оба ждали обыкновенной ласки, обыкновенного участия. Кто проводит их на подвиг, кто поддержит в роковом решении? Никто. Могла бы мать, но её давно нет на свете. И пойдут оба брата в мокрую флотскую смерть без напутствия, без ласки, без душевного слова, без поцелуя…