Сердце, в котором живет страх. Стивен Кинг: жизнь и творчество - Лайза Роугек

«Абсолютно то же самое, — отзывалась Тэбби. — В отличие от меня он увлекается поп-культурой. Что касается новой музыки, то тут Стив прислушивается к рекомендациям наших детей. В отличие от меня он ходит в кино. Я достаточно взрослая, чтобы понимать: новое — это хорошо забытое старое. Такое ощущение, что я успела пересмотреть все чертовы фильмы до единого: в новых картинах те же до боли знакомые сюжеты, только переделанные».

Те, кто считал Стива любителем громкого рока, наверняка удивились бы, узнав о его музыкальных пристрастиях. Так, например, он не скрывает своего восхищения рэпером Эминемом и ценит его музыку. «Я понимаю Эминема, — говорит Кинг. — Он забавный, умный и очень сердитый. И он мне близок по духу».

Стив начал осознавать, что половина жизни уже позади, и задумался о том, какой след оставит после себя. Он обратился за помощью к старым друзьям и коллегам, способным определить и интерпретировать его наследие. Он дал интервью для очередной книги Тони Мэджистрейла, его старинного приятеля из университета Вермонта, которая называлась «Голливуд Стивена Кинга».

Хотя Стив утверждал, что полностью поправился после аварии, Тони был ошеломлен, увидев, как сильно сдал его старый друг: в конце концов, в последний раз они виделись за несколько месяцев до злополучного ДТП.

«Он изменился физически, явно ослаб и все еще ходил с тростью, — вспоминает Тони. — Он показал мне ногу — настоящее месиво. Они с врачами вместе подбирали коктейль из лекарств, который помог бы ему спокойно спать и вести более-менее нормальную жизнь без дикой боли. Он все еще боролся».

Мэджистрейл заметил, что Стив переменился и в эмоциональном плане. «Какое-то время, лет пять или семь, он был буквально помешан на этой аварии — это очень хорошо видно по „Королевскому госпиталю“. Премьера телесериала „Королевский госпиталь“, где Кинг выступил в качестве сценариста и продюсера, состоялась в марте 2004 года. Сериал шел один сезон на канале Эй-би-си.

К счастью, кое-что в Стиве осталось прежним. Когда Тони поинтересовался, где в Бангоре можно вкусно поесть, он перечислил несколько забегаловок…

Однажды Тони прямо его спросил: „Стив, только за прошлый год ты заработал пятьдесят пять миллионов. Что ты делаешь в Бангоре, штат Мэн?“ Кинг посмотрел на него как на какую-то букашку и ответил: „А где я, по-твоему, должен жить, Тони? В Монако?“

„Мы с ним тогда долго смеялись“, — вспоминает Мэджистрейл.

Когда стало известно, что Стивен Кинг не только приглашен на проходящую в ноябре ежегодную церемонию вручения премий Национальной книжной организации, но и удостоен награды „За выдающийся вклад в американскую литературу“, литературный истеблишмент снова поднял шум. Стив ликовал: долгие десятилетия, пока литературная элита воротила нос, во всем мире раскупались миллионы и миллионы его книг — и наконец свершилось! Вот оно, долгожданное признание, к которому он всегда стремился и которого, по собственному искреннему убеждению, заслуживал.

Ответная реакция не заставила себя ждать. Некто Гарольд Блум, самопровозглашенный „блюститель чистоты языка“, а по совместительству — литературный критик и профессор Йельского университета, брызгал слюной: „Как шокирующе низко пала наша культура!“ Хотя когда четырьмя годами ранее ту же самую награду вручали Опре Уинфри, почему-то никто не возмущался. В разное время награду „За выдающийся вклад“ получали Рей Брэдбери, Стадс Теркел и Тони Моррисон.

„Не могли же они заявить: „Не давайте Стивену Кингу награду““. Меня ведь наградили не за какой-то из моих романов, — шутил по этому поводу Стив. — Честно говоря, награждение больше смахивало на утешительный приз, вроде титула „Мисс Конгениальность“, вручаемого девушке, которой не суждено стать „Мисс Америка“».

Шутки шутками, а Кинг признавал, что на самом деле эта награда очень для него важна — ему жутко надоело постоянно сталкиваться с предвзятым отношением людей, привыкших навешивать ярлыки, людей, по мнению которых роман, не являющийся «высокой литературой», не стоит ни их внимания, ни даже бумаги, на которой отпечатан. «В определенных кругах распространено предубеждение, что популярная литература не может быть качественной, поскольку у американского читателя нет вкуса, — сетовал Стив. — В молодости меня жутко бесило подобное высокомерие элиты. С годами я стал спокойнее, но до сих пор не всегда могу сдержаться».

Как только стало известно о награде, на Кинга посыпались приглашения на ток-шоу и просьбы дать интервью. Он не очень хорошо себя чувствовал и обратился к врачу. Врач поставил диагноз «пневмония» и строго-настрого запретил выходить из дома и разговаривать. Но Стив не мог себе позволить пропустить долгожданный миг триумфа — искушение было слишком велико. До самой церемонии, назначенной на 19 ноября, он продолжал жить по плотному рекламному графику и, очевидно, тем самым окончательно подорвал свое здоровье.

«Эта награда чуть меня не прикончила, — скажет Кинг позднее. — Я решил во что бы то ни стало прийти на вручение и произнести речь». Через четыре дня после церемонии Стив угодил в больницу с двусторонней пневмонией, развившейся в результате запущенного воспалительного процесса, который начался сразу после аварии. «Легкое отказало, и нижняя его часть так и не восстановилась, но этого никто не заметил, — объяснил Кинг. — Потом спавшаяся часть загноилась, и заражение распространилось на оба легких». Он почти месяц провел в больнице; чтобы удалить жидкость и зараженные ткани из легких, хирурги выполнили торакотомию — то есть практически вскрыли грудную клетку.

В довершение всех бед в больнице Стив умудрился подцепить бактериальную инфекцию, которая не проходила целых три месяца. Когда болезнь наконец отступила, писатель весил сто шестьдесят фунтов — «ходячий скелет», как он себя называл. На самом деле это пребывание в больнице, которое чуть не стоило ему жизни, оказалось опаснее той трагической аварии.

Несмотря на постоянную рвоту, Кинг продолжал работать, каждые несколько часов бегая в туалет. «Даже когда накатывала слабость, а перед глазами все плыло, слова сами шли в голову, — рассказывал он. — Работа была самой приятной частью дня».

Когда врачи сообщили Тэбби, что Стив выкарабкался и самое трудное позади, первый вопрос, который она задала мужу: «Можно я переделаю твой кабинет?»

«Я сказал „да“, потому что это было все, что я мог сказать: из груди у меня торчала трубка, другая трубка была в горле, — рассказывал писатель позднее. — Она знала, что мне не до споров».

Вернувшись домой за неделю до Рождества, он поинтересовался у Тэбби, как идет ремонт, но та попросила его пока не входить в кабинет, чтобы не расстраиваться. Запретный плод сладок: Стив поступил в точном соответствии с собственной теорией — совсем как один из тех школьников, которые бросались за его книжками, как только родители им это запрещали. Однажды ночью, страдая от бессонницы, он прокрался в свой кабинет… И увидел голые степы и пол — никакой мебели, ковры скатаны, все книги разложены по коробкам. «Словно призрак наступающего Рождества, видение будущего… Так вот как будет выглядеть мой кабинет лет через двадцать — двадцать пять, когда я лягу в гроб, а Табита скатает ковры и примется разбирать мои вещи, бумаги и недописанные рукописи! Эдакая посмертная уборка. Когда мама умерла от рака, нам с братом довелось этим заниматься».