Вокруг трона Екатерины Великой - Зинаида Чиркова

Поезд был роскошен, едва уступал императорскому. Было тут всё: и половина гарема, и царские подарки для турецких уполномоченных на переговорах, и золотая посуда, и многочисленная свита, и целая кибитка нарядов и башмаков для самого Безбородко.

27 октября 1792 года Безбородко выехал на юг.

2

Во всём, что теперь делал, во что вмешивался и чем руководствовался Безбородко, видно было его неутолимое стремление во всём заменить великого человека — Потёмкина. В душе он ненавидел Потёмкина, при его жизни не раз жаловался, что все дела, поступающие на рассмотрение к тому, либо месяцами не рассматриваются, либо вообще не принимаются к обсуждению. Ответы Потёмкина всегда или долго задерживаются или вообще не присылаются, хотя Безбородко как первоприсутствующий в Иностранной коллегии обязан по распоряжению императрицы прежде всего давать Потёмкину все бумаги для ознакомления и решения.

Но это в душе, и то в минуты самого сильного расстройства духа. А на самом деле, в действительности Безбородко заискивал перед всесильным фаворитом, сохранившим всё своё влияние на императрицу даже после того, как был отставлен от её спальни, старался угодить Потёмкину и до дрожи в коленках завидовал ему.

И теперь после смерти светлейшего Безбородко вознамерился прибрать к рукам всё влияние и тот престиж, которым пользовался Потёмкин.

Роскошные пиры у Безбородко собирали в Яссах всю знатную часть переговорщиков. Правда, у него не было возможности одаривать своих гостей бриллиантами, как это часто проделывал Потёмкин, но он старался пышностью и комфортом воспроизводить те пиршества, что задавал светлейший. Слишком свежи ещё были в памяти все сумасбродства князя, все его выходки, а главное — его умение сочетать роскошь с изысканностью и изяществом.

Безбородко не обладал этим умением фельдмаршала, и зачастую его парадные обеды превращались лишь в перечень изысканных блюд, дорогих фруктов и привозных деликатесов, но подавались они лакеями зачастую в грязных белых перчатках или с оторванными пуговицами на ливреях.

Словом, Безбородко хотел, стремился походить на светлейшего, чтобы и государыня поняла, что без него, Безбородко, так же не обойтись, как было не обойтись без Потёмкина. Но все его мечтания, все его старания пошли прахом...

А между тем Потёмкин сделал для Безбородко больше, чем все его остальные покровители. Хитрый хохол вовремя заметил восходящую звезду светлейшего, сумел угодить ему несколькими услугами, и Потёмкин стал его могущественным покровителем. Ушёл Завадовский, которому обязан был Безбородко своими успехами, но Потёмкин, заменивший его, явился для Безбородко поистине кладезем. Князь не только расхваливал фактотума Екатерины, но и отмечал все его достоинства, быстроту в делах и, главное, недюжинный ум. Глазами Потёмкина смотрела на Безбородко и императрица. Но и сам Безбородко старался заслужить ещё большее благоволение императрицы.

«Никто из государственных министров, — писал о нём Гельбиг, — не мог даже в труднейших случаях и по какой бы то ни было отрасли государственного управления представить государыне такого ясного доклада, как Безбородко. Одним из главнейших его дарований было искусство в русском слоге. Когда императрица давала ему приказание написать указ, письмо или что-либо подобное, то он уходил в приёмную, и, по расчёту самой большой краткости времени, возвращался, и приносил сочинение, написанное с таким изяществом, что не оставалось желать ничего лучшего».

Маркиз де Палеро оставил заметку, также характеризующую Безбородко первых лет приближения к императрице:

«Чтобы дать вам понятие о новой должности, на которую назначен Безбородко, а также уяснить ход дел в этой стране, считаю нелишним заметить, что по принятому в здешнем правлении порядку никто, кроме чиновников, имеющих право представить доклад, не получает частных аудиенций у царицы. Её величество как государыня имеет придворный штат, состоящий из генерал-адъютантов, флигель-адъютантов, фрейлин, статс-дам, камер-юнкеров и камергеров. Как частное лицо она имеет общество, состоящее из отборных людей страны, которые собираются во дворец, известный под именем Эрмитажа.

Между тем вышеприведённый этикет так строго соблюдается, что из всех лиц, имеющих к ней доступ, никто не смеет говорить с ней о каком-либо деле, и все, от первого до последнего в империи, должны ограничиваться ходатайством о своих интересах у начальников разных ведомств или письменно обращаться к самой императрице.

Здешний обычай умножает до невероятности число писем, ежедневно получаемых на имя государыни. Но и это ещё не всё. Здесь не существует совета для принятия прошений и приём формальных просьб и писем соединяется в одних руках.

Роспись чинов двора в месяцеслове указывает имена и число секретарей, исполняющих это почётное поручение. Я со своей стороны скажу только, что если эти господа имеют много работы, то пользуются, в воздаяние своих трудов, большим уважением.

Однако же из числа лиц, занимающих такие важные места, никто, сколько мне известно, не докладывает дел непосредственно государыне, кроме г. Безбородки. Независимо от счастливой памяти, значительно облегчающей его собственный труд, а также труд тех, кто с ним работает, он, говорят, обладает в высшей степени даром находить средства для благополучного исхода самых щекотливых дел.

Этими двумя качествами он до такой степени возвысился во мнении Екатерины II, что в ежедневных беседах с ним эта государыня говорит ему обо всём и открывает ему возможность иметь влияние на всё...»

Тем не менее другие современники Безбородко указывали на то, что ему легко было блеснуть там, где русские сановники не имели ни малейшего понятия о русском языке. Но кажется, что эти замечания несколько несправедливы: возвыситься до степени государственного ума не могло помочь Безбородко лишь одно знание языка. Тут надо было иметь ум изворотливый, изощрённый, потому что и сама Екатерина, не блистая знанием русского языка, была государыней светлого ума и смелой политики.

«При острой памяти и некотором знании латинского и русского языков Безбородке нетрудно было отличиться сочинением указов там, где бывшие при государыне вельможи, кроме князя Потёмкина, не знали русского правописания, — так пишет один из сослуживцев Безбородко. — Материя для указа была обыкновенно обрабатываема в Сенате или других департаментах основательно и с присоединением к оной законов и обстоятельств. Стоило только сократить на записке и несколько поглаже написать. Часто надобно было одеть эти записки в указную форму. Конечно, не довольно было киевского и бурсацкого учения для успешного отправления государственных бумаг: потребна была память и острота ума, коими Безбородко был щедро награждён и при помощи которых скоро хорошо понял весь круг государственного управления...»