Панцирь - Андрей Гардеев

Везло что серокожий медленнее.

Сделал два шага и оказался у стены. Мало места.

Развернулся.

– Asna, murd at, – прошипел Однорукий.

Звучало как приказ убить.

Оттер кровь с глаза:

– Давай же, блевотина хади.

Однорукий двинулся первым. Седой обходил чуть по дуге, уже вооружившись дубиной.

Мутант не двигался, сжимал рану; настроение продолжать у него явно не было – чуть побледнел. Кровило сильно.

Я увернулся от выпада стилетом, сократил дистанцию и апперкотом зарядил ему в подбородок. С мстительным удовольствием услышал хруст и почувствовал, как там что-то смягчилось; выключил его разом. Потом придержал тело, из-за этого оружие улетело в грязь, но уверен, мой выбор верный. Мутант не мог атаковать через спину Однорукого, а когда Седой ударил, я швырнул выключенное тело прямо на него.

Движение в бок, закрылся противниками от последующих действий Мутанта, и трижды наградил голову Седого ударами – тело Однорукого пало к нему в объятья, и он не смог ни повернуться, ни закрыться от меня. Я повредил ему скулу и проломил височную кость.

Дубинку успел перехватить, но чуть отвлёкся. Из-за этого в лоб уже мне прилетело от Мутанта; швырнуло в сторону и стукнуло затылком об стену; почувствовал, как горячее полилось за “ворот” панциря.

Бездна.

Но дубинку так и не выпустил.

Поднялся, опираясь о стену. Мутант уже был здесь.

Все еще быстрый. Все же хочет закончить. Ему тянуть нет резона. Я выносливее.

В самый последний момент, нырнул обратно, в самую гущу грязи, пропустив удар над собой. Восьмипалый кулак встретился с стеной и запястье треснуло.

– Atola, – прошипел серокожий.

Я воспользовался возможностью пока он переваривал боль: бил снизу. Дубинка влетела с боку в колено, затем в бедро, по ребрам. На четвертом ударе он свалился. Его сломанное запястье не выдержало; рухнул окончательно лицом в грязь, но, как и я тогда, успел перевернуться.

Наполз на него пещерным скатом, оседлал, перехватил оружие двумя руками, не обращая внимание на заливающую глаза кровь, замахнулся и с силой опустил дубинку.

Моды отключились, и я закричал. Голова горела огнём в пяти местах. Капли крови, стекающие по ранам, ощущались на коже, как раскаленное варево. В районе почек, будто застряли две спицы. Уши забила грязь.

Опустил дубинку еще раз. Мутант закрылся и второе запястье треснуло. Следующим ударом повредил предплечье и тогда он закричал. Долго, протяжно – и я наслаждался, крича вместе с ним.

Следующий удар раздробил нас.

А потом черной пеленой накрыла боль. Тогда нутро заставило опустить дубинку с еще большей силой. Сместилась скуловая кость.

Еще удар… Выбил глаз.

Улыбка проявилась на лице. Губы горели огнём, уже опухли.

Мне все равно мало.

Боль душила. Раскаленная злоба обняла и сжала, от нижней части груди, самых корней сердец и до клокочущего горла. Я хрипел, пойманный в ловушку жадности, когда от обрушивающейся вниз дубинки мне становилось на мгновение чуть легче, и потом опять чёрная волна боли сметала все.

Здоровенное тело Мутанта пищало из последних сил.

Еще один удар. Зубы разлетелись в стороны, а нижняя челюсть полукровки сместилась.

В ушах звенело. Судорога скручивала правую кисть и пальцы.

Удар. Лобная кость прогнулась.

Удар. Всюду кровь.

Боль и злоба – мои поводья.

Удар. Дхал растворился.

Радость сбила дыхание.

Опять удар. Радость…

Я наконец-то видел. Его голова – красная мешанина, каша, впалый опустошенный контейнер, сплющенный и слоистый; всюду содержимое.

В момент, примерно после того как дубинка опустилась в пятнадцатый раз, понял, потерялся: лишь тяжело дышал и разглядывал капли крови и грязи, что падали с меня на Мутанта. Потом вновь жужжание модов. Они заработали, и я вернулся.

О, Мать.

Как же плохо.

Эхо злости еще пульсировало в шаблоне; швырнул дубинку в стену.

– Закончил? – с иронией спросил Востр. – Говорят, друг Танцор, дхалы – безэмоциональные машины войны. Получается врут?

– Не буду спрашивать у тебя ничего, хотя увидел достаточно, – моды не справлялись. – Надеюсь и ты не будешь пересказывать мне каждую тупую байку о народе, что ты за жизнь услышал в вонючих кабаках и у взятых человеческих женщин.

Он удивился:

– Такой договор меня более чем устраивает.

Его правый глаз по-прежнему с двух сторон