Охотники за сказками - Иван Симонов

Переставляю ноги на самую остринку холма: вытягиваюсь на носках кверху, сколько могу — приглядываюсь, прислушиваюсь. В густой зелени — по голосу узнаю — кривоносая пищуха пищит, птицы корольки оживленный разговор ведут, словно в маленькие колокольчики тонко звякают.

Проредил сентябрь говорливое птичье царство, но маленького королька близкими холодами не испугал. Нежным голосом отвечает ему длиннохвостая пеночка, перебравшаяся из деревни на зимнюю лесную квартиру. Черная глухарка, тяжело хлопая широкими крыльями, взлетает из-под куста можжевельника. Домовитый поползень, прицепившись к сосне, молча и деловито осматривается по сторонам. Он не увлекается певчими делами, а увлекается жуками, червями, хитро затаившимися в древесной коре. Потащил себя цепкими лапами вверх по стволу — оглянулся, вниз головой перевернулся — самому дятлу по акробатике два очка вперед задает.

Славные бывают в осеннем лесу оперы и арии! И цирковые представления славные! И в будничные дни, и по праздникам вход на концерты бесплатный.

А бугорок, необычный на ровном месте, новые дали открывать мне помогает. Шевельнулся влево — вот она! — и загадочная дорога обозначилась. В противоположную от солнца сторону пролегает между сосен затемненный, подернутый расплывчатым туманом след, петляет среди бора крутыми извилинами. Глаза прогляди — конца ему не увидишь. Кто же, недогадливый, не признает сразу ту дорогу, что густыми туманами залегла, вся колючим репейником заросла! То-то Ленька моему открытию позавидует!

Довольный первым успехом, проворно сбегаю с песчаного бугорка. Дорога — дорогой, а дело — делом. Пильщики с работы вернутся — каши запросят.

И снова только удивляться приходится. «Кто был? Зачем приходил?» Новенькая пятипалая мутовка сброшена с пенька на землю, рассыпчатой золой и налипшими иглами обросла. Костер под чугунным котлом с неуварившейся кашей догорел и погас, подернувшись серым пеплом.

Мутовку я старательно вытираю холщовой тряпицей. Из пепла выдуваю пламя, ловлю его на скрученную в трубочку бересту.

Солнце еще высоко над землей стоит: лесорубы с делянки не скоро вернутся. До их прихода три костра можно пропалить, три обеда сготовить. Будет пильщикам гороховая каша с пылу, с жару. Будет чем по секрету и с другом Поделиться. Расскажу я Леньке про солнечные терема, про туманную дорогу, которую в лесу разглядел, а там сам пусть решает, как знает.

Что ни говори, а пошел я в лес не за жирной похлебкой с бараниной, которой прельщали меня бывалые пильщики, не за гороховой сытной кашей, густо политой постным маслом. Конечно, баранина — она силу дает, и гороховая каша полезная. Дедушка Дружков разговор о них поведет — пальчики оближешь. Только я, когда на лесные хлеба собирался, больше всего о нехоженых местах, о невиданных птицах, о неслышанных сказках думал. В дни моего детства и юности привольнее всего жилось волшебным сказкам в глухом бору, с лесорубами, у жаркого костра под суковатой сосной или в сумерках низенькой землянки. Они и поманили. Привели любопытного на берег Лосьего озера.

Знаете ли вы, какие окуни в Лосьем озере водятся? Видели ли хоть раз плавучие острова на крутых волнах? Слышали ли когда-нибудь певучую Балайкину скрипку?

И сторожиху на Лосьем — бабку Ненилу, и Васька Козонка, и сосновую скамейку у серой березы позабыть нельзя. И новые кожаные голицы, и дверь в подземелье, окованная тяжелым железом, и делянка, где первую в своей жизни березу с корня свалил, — все припоминается…

Расскажу по порядку.

Бабье лето

Бывают в деревне такие осени, когда вслед за августом вместо серенькой тоскливой хмури установится вдруг прочно и надолго золотая погода. Дымком пылится укатанный проселок под колесами сноповой телеги, липнут на лицо, на коня, на высокие била тонкие летучие паутинки. Придорожные ветлы по лугам словно сахарной кисеей окутаны. Синее небо просветлело, вылиняло до белизны, будто его много раз в большом чугуне прощелочили, с ядровым мылом усердно простирали. Умиротворенное солнце дышит ровным теплом на землю, мягко плавит рассыпчатые барашки облаков. Густолистые рощи, путая календарь, встречают осень в зеленом наряде. И называют тогда ведренные недели сентября в дополнение к августу бабьим летом.

Для уборки и обмолота хлебов лучшего времени и желать не следует, зато свежим посевам озимых затяжное бездождье бедой грозит. Лежит сухое зерно в затверделой земле. Нет ему влаги, чтобы живительных сил набраться, тонкой стрелкой на свет пробиться. А колхоз в деревне еще не организован, а пахотной земли в каждом хозяйстве — кот наплакал.

Тут и начинают старшие на семейном совете и на деревенском сходе судить да рядить, какой недоброй стороной к хлебосеям может будущий год обернуться. Примеривают, прикидывают, где бы на стороне подходящее дело отыскать, по одному, по два человека из семьи на подсобные заработки отрядить. В нашем малоземельном заречном краю даже в хорошее, урожайное слетье про такую статью дохода не забывают, а если неурожай грозит, тогда, само собой разумеется, без заработка на стороне никак не обойтись.

А рожь уже обмолочена. И мне довелось ореховым цепом с дубовым гуськом по ней стучать: сначала по собственному желанию взялся, а когда надоело — по отцовскому приказанию добавить пришлось. «Поучился, наловчился, — сказал он, — теперь по-настоящему в хомут впрягайся».

Сотню снопов, чтобы солому не помять, пришлось колосьями через жердь хлыстать. Уложил ее концами на двое козел — обеими руками с полного замаха давай зерно выбивать. Широко оно по гладкому току разлетается, и по голым ногам изрядно хлещет. Принесу охлыстанную вязанку домой — выберет из нее мать самый лучший сноп, положит, не снимая перевясла, возле низенького крыльца, чтобы в грязных лаптях и навозных сапогах мимо него в избу не проходили, на соломе грязь очищали. Другую, такую же прямую, будет она до нового урожая приберегать, перед воскресными днями, перед сельскими праздниками крыльцо застилать. Золотым-полевым станет наше обветшалое крыльцо перед тем, как по нему желанным друзьям и званым гостям проходить.

Затаив давнишнее желание, уже мечтал я про себя о том близком дне, когда овес и пшеницу начнем молотить. Тут всей моей работы — беззаботно побегивай, да погромче посвистывай, да тяжелые снопы с высокого скирда на расчищенный ток веселее побрасывай. Такое занятие и мальцу не в тягость, а больше того в удовольствие. Главное же торжество — каждый день, пусть и на короткий час, будут в полном моем распоряжении четыре лошади, и среди них серый, в темных яблоках, конь. Не дают мне покоя эти яблоки! Бодрый зеленодольского мельника — Николая Кускова всем деревенским лошадям — лошадь! И ростом взяла, и шерсть гладкая, и шея крутым коромыслом выгибается, и густая грива-развал. А ногами так уносиста, что быстрей по всему заречью поискать!