Моя профессия - Сергей Образцов

Я знаю, что среди моих читателей есть такие, которые жили в те времена, когда эти произведения Горького работали. Работали в полном смысле этого слова. У некоторых современных молодых людей при слове «Буревестник» возникает ассоциация только одна – спортивное общество в Москве, а в мои детские и отроческие годы «Буревестник» был знаменем революции. Опять-таки в полном смысле слова.

Если бы можно было кибернетически подсчитать социальную значимость не только сказок Салтыкова-Щедрина и Горького, но всего иносказательного искусства в целом, мы были бы потрясены результатом этого подсчета.

Социальная значимость иносказания грандиозна прежде всего потому, что оно владеет двумя полюсами в искусстве: сатирой и романтической героикой. Это важнейшие полюсы эмоционального восприятия, а значит, эмоционального воздействия.

Я за свою жизнь объехал очень много стран. Я видел предельное богатство в домах миллионеров, я видел предельную нищету в многомиллионных городах и маленьких деревнях. И я знаю, что нет такой самой бедной страны и нет такой самой бедной деревни, в которой человек не запел бы песню. Пусть грустную, но он ее запоет. Человек не может понимать окружающий его мир только логикой мозга, он должен ощутить его логикой сердца, то есть эмоцией.

Выкачайте каким-нибудь пылесосом из человечества искусство, и люди задохнутся, как в вакууме. А теперь попробуйте вернуть человечеству все правдоподобное искусство (раз уж оно без искусства жить не может), а все неправдоподобное, иносказательное не возвращайте (пусть, мол, не выдумывают, чего нет). Тоже ничего хорошего не получится: дышать людям и в этом случае будет нечем. Это все равно что азот в воздухе оставить вместе даже со всеми остальными газами, а кислород изъять. И хоть его только двадцать процентов из ста, все равно люди задохнутся. Без кислорода жизни нет. Вот так и с иносказательным искусством – нельзя его изъять. Оно обладает концентратом образности и во многих случаях становится тем самым «сезамом», без которого некоторые двери совсем не открываются. Ключей нет.

И коли необходим людям этот «сезам» и коли существуют Гомер и Свифт, «Вечера на хуторе» и сказки Салтыкова-Щедрина, гоголевский «Нос» и «Песня о Буревестнике», «Пьета» Микеланджело и кошмары Босха, «150 000000» Маяковского и его же «Прозаседавшиеся», то не может не быть театра кукол, не может, потому что среди всех зрелищных искусств он – самый иносказательный. Недаром же куклами исполнялись средневековые мистерии. Недаром же Петрушка бил черта и городового расщепленной палкой. Недаром же кукольный театр показывал и «страсти господни», и индийский эпос «Рамаяна», и Дон Жуана, и догетевского Фауста, и культовые представления Древнего Египта.

Вот и пора наконец, после всего этого длинного и в то же время слишком торопливого экскурса в искусство иносказания, ответить на вопрос, поставленный в заголовок этой главы.

Так что же это такое – кукла?

Поверьте, что без всего, что только что было рассказано, мне было бы просто невозможно ответить на этот вопрос.

Кукольный театр, а в него в данном случае я включаю и объемную или рисованную киномультипликацию, – это самый иносказательный из всех видов зрелищного искусства. Кукла уже тем самым, что она не человек и вообще не живое существо, а предмет, иносказательна в своей сущности.

Всякое произведение искусства – это чудо открытия. Ассоциативно-эмоционального открытия.

Игра куклы – это чудо оживления неживого. Вернее, так: для зрителя – это чудо ожившего предмета; для актера – радость его оживления. Если оживление куклы призвано служить задаче иносказания, предельного обобщения, если оно производится не ради сюжетных коллизий или эксцентрики поведения, а ради того, чтобы показать жизненные явления в целях их осуждения или утверждения, то задача выполнена. Кукольное представление состоялось. Кукла, оставшись куклой, ожила и с достоинством выполнила свои обязанности.

Если же она только имитированный человек, имитированное живое существо, она не кукла, она – движущийся экспонат музея восковых фигур.

В лондонском музее мадам Тюссо в полный рост сымитированы исторические личности – от Наполеона до Гитлера. Этих фигур сотни, но, даже если бы они зашевелились, театральными куклами они не стали бы. Сперва это показалось бы страшно, а потом просто безвкусно и глупо. Что и происходит с одной из фигур. Это «спящая красавица». Она лежит в гробу и «дышит». У нее поднимается и опускается грудь. Ничего более невыразительного и бессмысленного я в своей жизни не видел. Она самая «бездыханная» из всех.

В аттракционных парках некоторых стран есть павильоны ужасов. Вы несетесь со страшной скоростью в открытой коляске внутри черного, как пропасть, коридора, то взлетая, то буквально низвергаясь, и время от времени из-за угла или с потолка, а то и прямо из-под земли на вас кидаются окровавленные трупы, бандиты с револьверами, висельники с петлями на шее, ведьмы, трясущиеся скелеты. Все это, так же как и в музее восковых фигур, пошло и безвкусно, даже, пожалуй, еще безвкусней, так как рассчитано на слабонервных барышень, но все эти персонажи можно считать театральными куклами. Это не имитации, не «портреты» лондонского музея мадам Тюссо, нет, это – обобщенные, типизированные (пусть примитивно) образы подстерегающей вас смерти, черта, ждущего вас в аду, бандита с обязательным парабеллумом (к тому же еще стреляющим). Это все-таки зрелище, механический театр, очень плохой, но безусловно кукольный театр, в котором вы не только зритель, но еще и участник событий.

Чучело волка – не кукла, оно – не обобщение, не иносказание, в нем нет «театрального содержания», оно просто волк. Да еще не вообще, а данный волк, так сказать, с паспортом, почему и производит на многих неприятное впечатление мертвого. Он, именно он когда-то жил, был настоящим волком.

Вот этим-то и отличаются литературные образы волков, созданные Сетон-Томпсоном, от созданных Киплингом. Лобо – это портрет данного волка. Он не символ и не иносказание. Играть его не может ни человек, ни кукла. Предводитель волчьей стаи, киплинговский Акела – это совсем не портрет. Это прежде всего иносказание. Басенное иносказание. Он вождь, предводитель, в его характере угадывается характер человека. Его может, его должна играть кукла.

Проверьте все образы зверей в «Книге джунглей» (в нашем театре это спектакль «Маугли»). Тигр Шерхан – эгоцентрик, расист в полном смысле слова, его кредо: Маугли – не волк, не зверь, а человек – значит, его надо съесть; это закон крови. А вот ответ Ракши, приемной матери Маугли: «Он сосал мое молоко, я стала его матерью, а он моим сыном и братом моих волчат» (это антирасистский закон члена коллектива). Проверьте дальше: Балу – это не просто медведь, это учитель и хранитель законов, а Багира – это не просто черная пантера, это смелый друг, носительница справедливости («Ради маленького человека, освободившего меня из клетки, я предлагаю выкуп за этого детеныша»). Шакал Табаки – это предатель.