Стаи. Книга 2. Новая Волна - Юлиан Львович Егоров

ведь сразу четырёх человек пришлось помещать в голову этого подонка: двух его выкормышей, плюс два охранника.

Видя уже неподдельную тревогу в глазах любимого, Лисица заверила:

– Не переживай, сон – есть сон. Это просто рассказывать о несказанных зверствах долго, а так всё заняло считанные секунды, и я улетела буквально следом за вами. Только сразу же вернулась в отель, ведь Хакуре, в отличие от наших сестричек не был в Океанесе, и посему полон сил и энергии. Пока вы добирались пешком, я уже успела сладко выспаться.

Куко и Ворожейкина переглянулись и рассмеялись, вполне довольные таким поворотом событий, причём рыжий плут полез к своей возлюбленной с поцелуями:

– Какая мне умная женщина досталась! Я тобой горжусь!

Всё ещё широко улыбаясь, троица вывалилась из комнатушки, заливаясь смехом – перехитрили друг друга, ничего не скажешь, – и снова окунулись с головой работу.

Лис тут же присоединился к своей закадычной подруге, которая по телефону давала инструкции соратницам:

– Да, придумайте лозунги, не броские, но патриотичные: ИБиС – мать наша родная, ОЧК – отец родной! Эээ… наоборот, то есть…

Лидер Клана Воды на пару секунд нахмурилась, явно прислушиваясь к происходящему на том конце провода, а потом просто взорвалась:

– Кто сказал: на фига родня такая, лучше буду сиротой?!?!

Казалось, что от её головы во все стороны полетели молнии, но Мирра уже взяла себя в руки:

– Это ты, Сухова? Ты, да? Ну, всё, ты допрыгалась со своими остротами! Бегом сюда! Я только что придумала тебе задание!

В последней фразе было столько злорадства, что провинившуюся можно было пожалеть заранее…

* * *

Осокин не припоминал, что бы старший сын хозяина приходил в такое бешенство – Антон, обычно выдержанный и спокойный, полная противоположность своему отцу, орал ему в лицо, требуя наказать зарвавшихся эволэков. Орал так, что чуть не дрожало стекло, за прозрачной скорлупкой которого на постели спал старик: глава семейства уже отошёл от шока прошедшей ночи. Что бы ни произошло в эти страшные часы, но руководитель службы безопасности был уверен – сейчас его шефу, отделавшемуся пусть и отнюдь не лёгким, но испугом, без инфаркта и паралича, сейчас ничего не грозит. Захотели бы убить – убили бы.

– Мы не можем применить никаких незаконных способов, – парировал Александр, когда поток ругательств, наконец, иссяк, – эволэков охраняют сейчас лучше, чем Председателя Верховного Совета. В суд идти то же не с чем – мы прочесали вместе с легавыми весь этаж. Ничего. Ни крови, ни волос, ни отпечатков, ни пото-жировых, ничего. А даже если бы и были?

Он горько усмехнулся, пожав с плечами:

– Что мы им припишем? Проникновение и хулиганство? Пару разбитых носов у охранников? Дадут год условно!

– Зачем им тогда это? – Порычал Антон.

– Отвлекающий маневр, – без обиняков ответил Осокин, – Пока мы возились с шефом, они уже добились разрешения на проведение митинга, засыпали весь интернет и газеты призывами лезть на баррикаду.

Он в нескольких предложениях обрисовал план действий врага (помогли полезные связи в градоначалии и полиции), который у старшего наследника империи вызвал лишь недоумение:

– И всё? – Не поверил в такую простоту Антон.

Правильно сделал, что не поверил…

* * *

Скромная площадь в парке, носящем неофициальное название Парк памяти павшим борцам, была заполнена до отказа, не говоря уже о тысячах гражданах, заполонивших тенистые аллеи.

На входах в место культурного отдыха всех прибывших встречали эволэки: благодарили за отвагу и поддержку, вручали небольшие пакеты с краткими инструкциями. «Оружие» будущего сражения выдавалось из огромных грузовиков, стоящих по всему периметру зелёных насаждений, так что, все, кто только пожелал принять участие, получили в своё распоряжение по безобидной на вид «гранате», состоящей из весьма увесистой пачки бутафорских денег – не только листовки печатали типографии.

В самом же центре сада располагался монумент «Группе Тридцати», храбрецам, впервые организованно выступившим против Мирового Порядка, навязанного жадными дельцами человечеству в конце XX века. Эти удивительные люди, политики, которым обрыла лож, бизнесмены, уставшие от чудовищных картин повседневности, журналисты, не побоявшиеся сказать всю правду о трясине лжи и лицемерия, в которых погрязли светские и духовные власти. Кого тут только не было! Мужчины и женщины самых разных возрастов и рас, вероисповеданий и взглядов, выходцы из самых богатых и самых бедных слоёв общества. Именно они подняли волну сопротивления, хоть и заплатили очень дорого за свою храбрость: их пугали, калечили, убивали, гноили в тюрьмах по смехотворным обвинениям. Но их жертвы напрасными не были…

В этот не по-весеннему мрачный день, когда небеса провожали в райские сады своих посланников небольшим дождём, прощаясь с храбрецами, у обелисков собралась такая же многоликая рать. Тысячи и тысячи людей, стройные ряды эволэков, склонившие колена у портретов павших друзей и наставников, коллег и защитников, почётный караул гвардейцев императрицы. Сотни журналистов, которым пришлось отвести целую трибуну, с замиранием сердца ловили в прицелы камер скорбную церемонию.

Взвился вверх, и тут же чуть опал вниз стяг с Вечным Цветком, и наступила тишина, когда стрелки отсчитывали последние секунды до рокового мига, чуть не похоронившего ИБиС, а вместе с ним и надежды человечества не сделать шаг назад, к своему постыдному прошлому. В назначенный миг гром прощального салюта трижды разорвал тишину, всколыхнул сердца и души, заставил трепетать траурные ленточки на портретах павших героев.

Ты говоришь, а ветер стонет в деревьях,

И шар земной из-под ног уплывает.

Наверное, пройдет какое-то время

прежде, чем я все осознаю…

Ты говоришь, а я стою как послушный

манекен с продырявленным сердцем…

Мгновение, – и целый город разрушен,

Теперь – мне некуда деться…

Голос Ворожейкиной плыл между деревьев, бередя ещё не зажившие раны, поднимая из пучин тяжёлую память и боль…

За тучами – месяц угрюмый

скользит во мгле

навстречу непоправимому

И кутаясь в старый шарф, я смотрю,

как солнце встает над руинами…

Девчонки держались, как могли, сцепив зубы: никто не увидит никаких рыданий, только светлые слёзы печали, спрятанные в каплях дождя…

Раскинув руки, лежу на битом стекле,

едва надеясь, что ты поймешь и услышишь.

Чем больше слез, тем горизонт – все светлей,

А небо – все ближе…

Немеркнущая красота –

в снежинках,

над искрами ягод рябиновых.

Торжественно

бледнеет звездная даль,

и солнце встает над руинами…

Знамя трепал ветер, всё так же срывался дождь, но люди смело