Бал Додо - Женевьева Дорманн

— Нет, — заверила Бени. — Мне приятно. Просто сегодня вечером я никого не хотела видеть.

— И на том спасибо!

— Я не это хотела сказать. Я не хотела видеть никого из знакомых. А тебя я совсем не знаю.

— Тебе не слишком весело.

— Весело — не то слово. Я ненавижу Рождество.

Она опустилась на один из постоянно лежащих под варангом матрасов, а Бриек сел рядом с ней.

— Это мы исправим, — пообещал он и протянул ей ароматную сигарету, которая очень быстро сделала ее спокойной, легкой, смешливой и словоохотливой.

Она принесла свечи и расплавленным воском приклеила их прямо на каменный пол, а Бриек, сидя по-турецки, скручивал сигареты, разминая траву и отделяя семена. Пальцами часовщика он вертел тонкую бумагу, вставлял туда скрученный картон для фильтра, слюнявил палец, увлажняя сигарету, чтобы замедлить сгорание, и протягивал ее Бени. Они лежали рядом, луна висела у их ног, они передавали друг другу сигарету, и между ними текла беседа из странных и удивительных слов, которые принимали неизвестное доселе значение, они растягивались, увеличивались, распухали. Слова светились в их головах, как неоновые рекламы ночных городов. Слово из пяти букв БРИЕК показалось вдруг Бени чрезвычайно редким набором.

— А почему БРИЕК? — интересуется она.

— Так решил мой отец, — признался Бриек. — Кто не знает моего отца, тот не поймет, почему я ношу это труднопроизносимое имя (оно обозначает лежать снаружи)… Замечу, кстати, что мы лежим снаружи, и это прекрасное подтверждение тому, что меня зовут Бриек…

Дикий смех.

— …Доктор Жак Керруэ, пятьдесят семь лет, сын крестьянина из Аббареца, вблизи Нанта. Эти огородники приложили столько сил, чтобы выучить его медицине, что это было равносильно кровопусканию. Он был самый умный. Остальные идиоты, тупые, как грабли. Результат — благовоспитанный гастроэнтеролог, мой папа. Лучший специалист в Нанте. Вдобавок проктолог…

— Кто?..

— Прок-то-лог. Доктор для дырки в заднице, если угодно. Во всем департаменте Луар-Атлантик нет ни одного геморроя, который сбежал бы от него. Приезжают даже из Кот-дю-Нор и из Финистера, чтобы папаша Керруэ привел в порядок их живот. Победитель! За ужином он каждый вечер рассказывал нам о своих рабочих трофеях. От азарта у него руки чесались перед трещинами, свищами, тромбозами, петушиными гребешками и вспучиваниями, от которых едва не разрывается анус! Но больше всего его забавляли предметы, которые он доставал из заднего прохода у психов, которые их туда запихивали. Когда видишь таких приличных жителей Нанта на мессе в половине двенадцатого, трудно себе представить, что они настолько изобретательны, что могут проглотить или запихнуть в себя такие штуковины, как бутылки, электрические лампочки, приборы для салата или батарейки. Однажды к нему привели сконфуженного мужчину, который обеими руками держался за живот. Мой отец ставит его на четвереньки, это необходимая поза, засовывает в него ректоскоп — и что же он видит в глубине его задницы? Гора Мон-Сен-Мишель во время снегопада! Мой старикан решил, что это галлюцинации от перегрузки или усталости. Снова посмотрел: сомнений нет, в глубине задницы на горе Мон-Сен-Мишель шел снег. Вся больница приходила любоваться. Этот тип запихнул себе туда сувенирный пластиковый снежок. Представь себе такое кино, гора Мон-Сен-Мишель в глубокой заднице?

— Остановись, — умоляет Бени, корчась от хохота. — Остановись!

— Клянусь тебе, это правда, — заверяет Бриек, — хоть в это и трудно поверить. Заметь, между прочим, что ни в романах, ни в фильмах никогда не говорят об этой неблагодарной, но такой необходимой работе проктолога. Герои всех историй — журналисты, певцы, ковбои или субпрефекты, без которых мы вполне могли бы обойтись, но разве мы можем обойтись без дырки в заднице? Кто может отрицать, что судьба человечества зависит от хорошей работы дырок в задницах? Один хорошо воспаленный геморрой, и самый спокойный, самый острожный глава государства может занервничать и развязать атомную войну, а Папа — переделать все буллы, поезда могут сойти с рельсов, и самолеты могут упасть. Так что очень несправедливо презирать проктолога, который держит человечество на кончике своего ректоскопа, хотя такое занятие не прибавляет радости состоянию его души. О скромной и славной миссии человека, который жизнь посвятил установлению мира в мире, как-то не принято говорить, к нему ходят тайком и из-под полы передают друг другу его адрес. Тебе известен хоть один памятник проктологу? Моя мать презирала профессию мужа, она брезгливо относилась к его историям, особенно рассказанным за столом… Армель, моя мать, совсем другой породы. Насколько мой отец напоминает квадрат, настолько моя мать заостренная. Равнобедренный треугольник, понимаешь, что я имею в виду… Ха! Ха! Я родился от квадрата и равнобедренного треугольника!..

Он катается от смеха и сворачивается клубочком на матрасе, икая, плача, прерывисто дыша, под действием ганжи и этой геометрии, от которой он произошел.

— …Моя мать, — говорит он, — дама добропорядочная. Урожденная Жибо-Мустье, из старинного дворянского рода нантских коммерсантов, которые еще до революции начали делать состояние на специях, цитрусовых и на неграх. «Черное дерево» — так они их называли. Потом они поменяли профиль и стали заниматься ликером и вафлями. Семья моей матери имела солидный капитал! Крупные дела! Склады на улице Кервеган. Жибо-Мустье не крестьяне и не такие голодранцы, как родственники со стороны отца. И хоть мой отец деревенский выскочка, а не буржуа, он придерживается традиций и всегда следует установленному порядку, он сто раз прав, а вот мама, та не права. Да, она верит в прогресс, в просвещение, в суверенность наций, в справедливость, в равенство, верит в то, что нужно делиться с ближним, верит в женскую эмансипацию, во всякую психоерунду, в творение рук человеческих… Ах! Ах! В творение рук человеческих и в кюре в рабочей робе. Она, как в наркотическом опьянении, борется за все модные течения. Менопаузу она заглушает дикой активностью. Она и на нас обрушивается. Десять лет тому назад она всех нас привлекла к работе в отделе планирования нашей семейной фирмы. А сама бегает на демонстрации, заседания, подписывает манифесты за аборты и против смертной казни. Оказывает поддержку малолетним матерям и битым женам… Но все это для показухи! «Товарищ» с тремя норковыми манто, виллой в Ла-Боле и с драгоценностями от «Булгари». Отца все это просто бесит. Во время Алжирской войны дома была полная конфронтация. Семья Жибо-Мустье была на стороне де Голля, они считали, что Франция должна уйти из Алжира с наибольшей выгодой для себя; а Керруэ настаивали, что Алжир должен остаться французским. Результат: Квадрат и Равнобедренный Треугольник козыряли своими уважаемыми семьями и, оскорбляя друг друга, углублялись на несколько поколений в прошлое. «Если родился в семье, которая торговала негритянской кожей, надо помалкивать, — кричал Квадрат, — а не читать другим мораль!» — «А ты фашист! Франкмасон! Петенист!» — вопил Равнобедренный Треугольник, путая от злости все на свете. Они сходились только на нас, на детях. Тут они были единодушны, что мы должны получить хорошее образование, непременно католическое, что было довольно странно, как со стороны матери, так и со стороны отца, они никогда не посещали мессу, разве только во время семейных церемоний… Подожди, я поймаю нить, я что-то хотел сказать тебе… Если меня зовут Бриек, то это только из-за Квадрата. Бретонец, говорящий по-бретонски, всем своим пятерым детям, а я старший из них, он дал бретонские имена. Мало, Серван, Геноле и Жуан. Мы всегда гадали, хватит ли у него решимости продолжить эту серию именами Броладр, Люнэр или Жакю.