Русское дворянство времен Александра I - Патрик О’Мара

рассматривал эту эпоху как водораздел, который «возбудил народное сознание и народную гордость и всем этим способствовал зарождению публичности, как началу общественного мнения»[798]. События 1812 года и последующих лет сыграли весьма значительную роль в процессе, описанном Юрием Лотманом как «перестройка сознания русского образованного человека, дворянина», а также в обеспечении целого поколения молодых русских дворян жизненным опытом, который приведет «мечтательных патриотов» начала XIX века на Сенатскую площадь[799].

После 1812 года в российском обществе усилилась поляризация между сторонниками и противниками политических и социальных реформ. Об этом свидетельствует письмо С. С. Уварова, написанное им государственному деятелю Пруссии барону Карлу фон Штейну в ноябре 1813 года, через три года после назначения Сергея Семеновича в возрасте 24 лет попечителем Санкт-Петербургского учебного округа, одного из шести во всей империи. Комментируя в письме деятельность министерства народного просвещения в качестве суперинтенданта Санкт-Петербургского учебного округа, Уваров жаловался на то, что не смог на своем посту реализовать государственную политику без ущерба для собственной «чести, здоровья, убеждений, вещественного благосостояния». Это не было преувеличением, продолжал Уваров, выражая свое беспокойство по поводу внезапного сдвига во взглядах благородного общества в сторону безудержной франкофобии и реакционного обскурантизма и отмечая, что «путаница мыслей не имеет пределов. Одни хотят просвещения безопасного, то есть огня, который бы не жег; другие (а их всего больше) кидают в одну кучу Наполеона и Монтескье, Французские армии и Французские книги <…> словом, это такой хаос криков, страстей, партий, ожесточенных одна против другой», «словом, полное безумие»[800].

Это изменение было также отмечено Карамзиным в письме, которое он написал из Москвы в июне 1813 года И. И. Дмитриеву, признав, что он «плакал дорогою» в старую столицу, а когда приехал, то снова плакал, столкнувшись с ужасным опустошением. «Москвы нет», — сетовал он. Сгорели не только здания: «Сама нравственность людей изменилась в худое. Заметно ожесточение; видна и дерзость, какой прежде не бывало»[801].

Именно с этого времени активизировались интеллектуальная активность и поиск политических решений и одновременно появились в правительственных и придворных кругах те консервативные элементы, которые в конечном итоге взяли верх после 1820 года. Консерваторы воплощали широко распространенное мнение о том, что великая победа России в Отечественной войне восстановила национальную гордость и оправдала существующую политическую систему. Особая гордость заключалась в том, что главным архитектором этой победы был царь Александр I, а его незаменимым помощником, основным источником генералов и всего офицерского корпуса было российское дворянство.

Однако после победы России над Наполеоном в оппозиционных кругах росло желание свободы, и все чаще звучали призывы к существенным изменениям в социально-экономической структуре России. Уортман напоминает нам, что послетильзитский союз с Наполеоном и экономические издержки, связанные с участием в континентальной системе, вызвали широкое недовольство знати. Когда царь обратился к московскому дворянству в августе 1816 года, он избрал увещевательный тон, заявив, что, хотя «мы спасли Европу, а также Россию», дворянам следует позаботиться о том, чтобы не считать победу лишь своей заслугой, поскольку это прерогатива только Бога[802].

Предупреждение Александра I отражает его беспокойство по поводу того, что победа России над Наполеоном вызвала ожидания политических реформ среди определенных слоев дворянства. Отсюда утверждения о том, что царь не хотел возрождать воспоминания об Отечественной войне, потому что эта война была связана с крайне нежелательным ограничением его собственной свободы действий и власти. Тимофей фон Бок, лифляндский дворянин, который был доверенным лицом и адъютантом Александра I во время освободительной войны, писал в откровенной записке царю от 22 марта 1818 года: «Почему император ненавидит тех, кто так хорошо послужил родине в 1812 году? Потому что они напоминают ему о его собственном бесчестии». Как мы увидим ниже, фон Бок дорого заплатил за свою дерзость тюремным заключением, безумием и в конечном итоге самоубийством[803].

Влияние 1812 года на российское дворянство и взгляды декабристов

Заметный сдвиг в общественном мнении и повышенные ожидания, порожденные победой России над Наполеоном, часто отражались в свидетельствах и воспоминаниях декабристов. В письме к своему брату Н. И. Тургенев, основатель Северного общества, противопоставил условия в России, «которые бы я и в аду не хотел видеть», с условиями, которые видели многие русские в Европе, и выразил сожаление по поводу бедственного положения «русского народа в рабстве и унижении»[804]. Позже он вспоминал свое возвращение в Россию в конце 1816 года, где он обнаружил ощутимое влияние на общественное сознание недавних событий, «или, скорее, волнение, произведенное ими». Тургенев объяснил активное распространение либеральных идей по России возвращением российских войск, «главным образом в местах сосредоточения военных сил, и прежде всего в Петербурге». Люди, которые были вдали от города в течение нескольких лет, были очень удивлены изменениями в образе жизни, разговорами и заботами молодых людей столицы, которые они наблюдали по возвращении. Тургенев обнаружил, что это особенно верно в отношении гвардейских офицеров, которых, похоже, не заботило, говорят они в общественном месте или в частном салоне. Он счел возможным судить о состоянии общественного мнения в такой «деспотической стране, как Россия, где пресса заглушена цензурой», только по распространяемым рукописям (составлявшим раннюю форму самиздата) или по подслушанным разговорам, особенно потому, что никто не подозревал, что за ним шпионили. В то время, по утверждению Тургенева, эта практика была незначительной и малоизвестной[805].

Эстляндский дворянин барон А. Е. Розен, который, хотя и не был членом тайного общества декабристов, тем не менее участвовал в восстании 14 декабря на Сенатской площади, вспоминал, что для молодых русских дворян, особенно в гвардейских полках, поход в Германию и Францию «был то же, что вступление в новый мир образованный, о коем до сего времени имели понятие только отдельные или частные лица». Влияние «более кротких нравов и более человеколюбивых взглядов на жизнь вообще» дало многим российским чиновникам новый взгляд на условия жизни на своей родине. Молодые люди, которые провели большую часть своей жизни «в единообразии отдаленных русских уездных городов», внезапно увидели «на берегах Луары и Гаронны новый и лучший мир». Это откровение побудило «цвет офицеров гвардейского корпуса» вернуться домой, «пересадить Францию в Россию»[806].

Розен называет поджог Москвы, убытки, понесенные дворянством и купцами, и полное разорение крестьян как достаточные основания для того, чтобы правительство сосредоточило внимание на внутреннем состоянии страны и на улучшении всех аспектов внутренней политики. «Сие обстоятельство, — как писал в своих мемуарах А. И. Михайловский-Данилевский (который сам не был декабристом), — может