Мать Сумерек (СИ) - Машевская Анастасия

— Но уж точно не летом, — огрызнулась тану. — Там такое пекло, что здесь в то же время коренные ласбарнцы вымерли бы от холода. Зато ночью продирает до костей. Без должной привычки ничем хорошим для наших войск это не кончится.

— Что ты предлагаешь? Весну или осень?! Осенью воевать нельзя: если компания продлится до зимы, мы застрянем там из-за опасности штормов в Великом море, а в незнакомых местах…

— В незнакомых местах вроде Ласбарна лучше вообще никогда не воевать, — осекла Бану. — Я до сих пор не могу представить, каким образом эту страну в свое время подмял Орс.

— Но ведь ты там выжила! — Тахивран настойчиво ударила ладошкой по столу во имя настойчивости.

— Я знаю несколько троп и маршрутов, которые заучила с юности. Знаю несколько привычных ориентиров. Могу сообразить, как быть только в известных мне ситуациях или как выбрать путь, отталкиваясь от положения звезд и направления ветра. И я знаю, что ни в коем случае не стану идти пешком по незнакомым местам. В любое время, кроме января, в центре Ласбарна нечего делать на лошади. А вам ведь нужен центр и даже юг, не так ли? Чего ради воевать за глупый договор, если это не несет выгоды? Все шахты и прииски, редкая руда, редчайшие яды, от которых здесь не знают противоядий и которые можно сбывать на черном рынке среди своих и переправлять в Мирасс за баснословные деньги, — почти мечтательно перебирала Бану, — все находится в центре или на юге Ласбарна. А еще эта чудодейственная ласбарнская известь, что лечит многие раны и отнимает многие жизни. Ах! — она разулыбалась душевно.

Раманы уставились как на безумную, а танша внезапно посерьезнела:

— Понятно, что вам нужно, раману. Но цена, которую вы заплатите в песках, превысит все деньги, которые вы получите.

— Если бы не обокрала корону, — влез тан Аамут, — всего этого вообще бы не требовалось!

— Так это я повинна в неспособности Светлейшей уяснить, что самый главный элемент в битве — человек? — искренне удивилась Бану. — Когда в Ласбарне во имя бессмысленного золота поляжет половина или даже больше половины ясовской армии, военная мощь страны упадет до безобразного ничтожества, и тогда любой иноземный захватчик, проявивший некоторую прыть, не замедлит разбить нас на голову, захватить и, — Бану повела рукой, — увезти золото, над которым вы так трясетесь. Хотя бы тот же Алай Далхор, если почешется. И — пожалуйста: воззрения его заскорузлой державы перекроят весь Яс с головы до ног.

Бансабира ухмыльнулась. Кхассав не отводил от неё глаз, но молчал, подмечая, как таинственно преображается Мать лагерей, когда говорит о войне. Никогда прежде он не видел и даже не представлял её в образе воительницы, хотя и доподлинно знал, что Бану является таковой. Сейчас, с горящими глазами, перед ним сидела избранница Шиады, которая с неподдельным удовольствием говорила о том, что дорого сердцу.

— Да когда это было проблемой, — тан Аамут рассвирепел, — найти и подкупить местных проводников?!

— Теперь будет, — не отступала Бану. — Все ясовцы после гегемонии Далхоров ненавидят любых иностранцев, за что вряд ли можно их осуждать, и всякий проводник почтет скорее честью былой могущественной империи завести войско в области каракуртовых гнездовий, затащить в жидкие пески и смотреть, как бесчисленные глаза жертв выклевывают лысые, обглоданные жарой грифы. Или просто поможет, если отряд небольшой, кому-нибудь из удельных князей пополнить ряды рабов.

— Тогда твоей долг перед родиной особенно состоит в том, чтобы быть проводником при захвате шахт и рудников, — вынесла заключение Тахивран. — В уплату того ущерба, который ты нанесла стране в годы Бойни.

Бансабира почувствовала, как внутри все перевернулось от такого заявления.

— Когда у армии, которую вы надеетесь отправить в Ласбарн, будет полное обеспечение верблюдами, когда вы сможете объяснить людям, почему они должны будут оставить свои дома перед самым сбором урожая, над которым корпели всю весну и лето, и они согласятся, вот тогда я, может быть, и дам пару советов. Но на мое войско в Ласбарне не рассчитывайте.

— Это не предложение! — Аамут вскочил со стула и, уставившись на Бану, начал при каждом слове колотить ладонью в стол. — Ты не можешь отказать раману и… — он осекся, поглядев на племянника, — и государю.

— Государь мне пока ничего не предлагал, чтобы я отказывала. Но если предложение будет лишено здравого смысла, откажу непременно.

— А тебе не страшно? — по-честному спросила Тахивран, белея.

— Нет, — безмятежно отозвалась Бану. — Все трое моих детей сейчас с Сагромахом. Если он окажется при них регентом, он все сделает верно.

Все заходило к прямым угрозам, и сопровождение Бансабиры, вальяжно откинувшейся на стуле, заметно напряглось в боевой готовности. Сама танша тоже сидела отнюдь не в платье, и некогда побывавший в Храме Даг Кхассав хорошо помнил рассказы о Бансабире Изящной, которая за каждой складкой в воинском одеянии ухитрялась иметь по лезвию. За столом только она, Хабур и сам Кхассав — Тахивран и дряхлый Аамут, случись заваруха, вообще ничего не сделают.

Надо было как-то сгладить конфликт, и оставалось только надеяться на сознательность Матери лагерей.

— Ну прекратите, — Кхассав строго посмотрел на мать и деда. — Что это еще за угрозы.

— Как ты мог вообще посадить её за один с нами — с нами, Кхассав! — стол! — разошлась Тахивран.

— Раз посадил, значит, считаю, что поступил верно, — жестко осадил Кхассав.

— Будешь раманом, и считай, как хочешь.

— Раману! — терпение Кхассава явно заканчивалось. Ему нужны северяне в союзниках, а не во врагах. А никто из семьи никак не может изжить какую-то поганую чушь в собственных предрассудках!

— Если ты и впрямь называешь себя государем, — нравоучительно влез Аамут, — ты должен не предлагать танам или советовать, а приказывать и требовать. Таны обязаны подчиняться.

— Ты не спешишь подчиниться и заткнуться, хотя я и приказал.

— Я — другой дело, — веско напомнил тан. — Я твой дед.

Бансабира, наблюдая, вздохнула.

— Ладно, — опираясь на стол, она встала, ногами отодвигая стул. — Мое время едва ли этого стоит.

— А ну сядь! — рявкнула Тахивран. Бансабира, стоя, чуть наклонила голову, подумала о чем-то, потом посмотрела на Кхассава.

— Государь, — обратилась танша, — из двенадцати танов Яса на лицо только двое — я и Аамут. И мало надежд, что мы согласимся. Нет смысла больше заседать.

Кхассав был согласен полностью. Он совсем не так планировал эту встречу, и раз она столь отвратительно завернула в никуда, был рад побыстрее закончить. Надо будет позднее поговорить с Бану один на один, лучше после коронации, чтобы наверняка иметь власть выгонять мать отовсюду. Она должна узнать сущность его идеи от него самого, чтобы был шанс наверняка расположить таншу к себе.

Поджав губы, государь глянул на Тахивран. Надо же так все испортить! Воистину, склочная баба. Самая настоящая.

Не только Кхассав вырос во многом без матери — она тоже едва ли знала сына, и лад меж ними оказывался невозможен. Тахивран считала Кхассава заносчивым и неблагодарным мальчишкой, вздорным, взбалмошным романтичным юнцом, который напутешествовался всласть и напридумал о правлении полную чушь. Кхассав считал мать ограниченной и действительно тупой марионеткой в руках деда, которая никогда не видела сражения и едва ли имеет представление о главном в жизни.

— Благодарю за уделенное время, тану Яввуз, — Кхассав поднялся, протянув Бану руку. Он, как обычно, улыбнулся располагающе и до неприличия лучезарно, и Бансабира уступила харизме, пожав в ответ.

Когда северяне скрылись за дверью, Кхассав перевел глаза на мать и с черным от негодования лицом спросил устрашающим голосом:

— Какая мразь донесла тебе об этой встрече?

Тахивран даже замолчала от удивления: в таком тоне с ней не разговаривал никто уже много лет.

— Как ты смеешь так говорить с матерью? — попытался вступиться Аамут тише, чем ерепенился прежде.