«Если», 2001 № 02 - Журнал «Если»

— Нет проблем, — ответил Дон. — Только, знаешь, — он заговорщически подмигнул ему, — советую завтра сменить твой костюм на нечто более подходящее имиджу Президента Компании. На майку и джинсы, например.

— Договорились! — засмеявшись, ответил Марк.

И пошел домой.

Воспоминания

Владислав Крапивин

След ребячьих сандалий

(Продолжение. Начало см. в «Если» № 1, 2001 г.)

Книги с подписями Аркадия Натановича сохранились у меня не все. Что делать, не могу отказывать, когда кто-то просит почитать и клянется вернуть… Но одну я берегу изо всех сил, она и сейчас передо мной, на жестяном чехле компьютера. Растрепанная, в бумажной заклеенной обложке. «За миллиард лет до конца света», издательство «Советский писатель», 1984 год. На титуле написано тонким голубым стержнем: «Владиславу Крапивину, странному сказочнику и великому покровителю детей — с низким поклоном и искренней нежностью». И размашистая роспись.

Кажется, это в ответ на журналы с моей трилогией «Голубятня на желтой поляне», которые я послал Аркадию Натановичу.

Ну что же… О «великом покровителе детей» и нежности — это он, возможно, просто по доброте душевной. А за «странного сказочника» я благодарен по сей день. Ведь и мне самому «Голубятня… казалась (и кажется до сих пор) наиболее странной сказкой из всех, что я сочинил. И к тому же Аркадий Натанович наверняка помнил стихи о Грине…

Он жил среди нас, этот сказочник странный,Создавший страну, где на берег туманныйС прославленных бригов бегут на зареВысокие люди с улыбкой обманной,С глазами, как отсвет морей в янтаре,С великою злобой, с могучей любовью,С соленой, как море, бунтующей кровью,С извечной, как солнце, мечтой о добре.

Упаси Боже, я далек от того, чтобы примерять одежды Грина. Просто мне кажется, что Аркадий Стругацкий любил его так же, как я, как мои друзья юности, с которыми мы пытались отыскать редкие тогда книги Грина и все, что написано о нем. Мы собирали по крохам сведения о его жизни, охотились за недоступной тогда его книжкой «Автобиографическая повесть». Негодовали на писателя В.Важдаева, который в своей статье объявил нашего кумира чуть ли не агентом американского империализма. Восхищались напечатанной в «Новом мире» статьей М.Щеглова «Корабли Александра Грина». Зачитывались повестью Л.Борисова «Волшебник из Гель-Гью»… Витя Бугров даже составлял гриновскую библиографию, и ее черновики до сих пор хранятся среди моих студенческих тетрадей.

А стихотворение «Грин» написал еще в тридцать девятом году Виссарион Михайлович Саянов.

Теперь этот поэт и прозаик изрядно подзабыт. А некоторые литераторы старших поколений, если и вспоминают, то с ухмылкой цитируют эпиграмму:

Мы видели Саянова —Саянова не пьяного.Саянова не пьяного?Ну, значит, не Саянова…

Ну и что?.. Если даже эти строчки и отражают действительность, разве они — главная истина? Кстати, многих ли талантливых писателей мы помним всегда «не пьяными»? Разве что женщин. Да и то… Талант — тяжкая ноша и, увы, часто требует за себя горькой платы.

Саянов был талантлив, как бы ни резвились по его поводу авторы эпиграмм. А резвились, между прочим, и так:

Вчера прочел я зановоБольшой роман Золя.Потом прочел Саянова —«Небо и земля».

Надо признать, остроумно сказано. Пожалуй, на четыре с плюсом. Вон как обыграли название! Однако автор эпиграммы допустил неточность. Если он только вчера прочел Золя, то к сегодняшнему дню прочитать эпопею «Небо и земля» никоим образом не сумел бы! В детстве я, «книгоглотатель» и «скорочитатель», неотрывно сидел над этим большущим романом не меньше недели. И с великим удовольствием. Можно сказать, вся жизнь русской авиации — от первых трескучих летательных аппаратов до истребителей второй мировой войны — прошла передо мной, как в громадном фильме…

А романы Золя (да простят меня строгие ценители французской классики) мне кажутся занудными…

За стихи же Саянову особое спасибо. Особенно за стихи о Грине. Пожалуй, это даже маленькая поэма. С сюжетом. Поэт рассказывает, как случайно встретил Грина на московской улице, как тот прошел мимо, а потом…

Увидел мальчишку, пускавшего змея,Промолвил, смеясь: «Неплохая затея»,И сразу в глухой переулок шагнул.

Высокого неба глухая раскраскаТуманилась медленно. Кончилась сказка,Ушел небывалой страны властелин.

Но с неба широкую тучу, как маску,Сорвал журавлей пролетающих клин,Игрушечный змей пробивался сквозь тучи,Стучали пролетки, и ветер летучийПримчал к нам веселое прозвище: «Грин».

…Воздушные змеи, игра и сказка моего детства!.. Помню, как я в скользких кожаных сандалиях забирался на тесовую крышу, толкал в потоки воздуха трепещущий прямоугольник из реек и газеты и распускал живую, словно нерв, нить. Важен был даже не сам змей, а вот эта связь с высотой, с пухлыми желтыми облаками, с голубями, что реяли в летнем тюменском небе…

Здесь позволю себе оторваться от сюжета (которого все равно нет). Несколько слов о небе. О небе моих детских лет, в которое я запускал своих змеев и которое подарило мне начало повести о детях синего фламинго.

Началось с того, что я нарушил данное маме слово. Правда, случилось это во сне. Наяву такое было немыслимо. Я мог умолчать о двойке в дневнике или придумать про заболевшее горло, когда отчаянно не хотелось идти в школу, но если давал маме твердое обещание что-то сделать или, наоборот, чего-то не делать, то здесь о вранье и речи быть не могло. Не потому, что я боялся разоблачений и наказаний. Просто мне казалось, что тогда я нарушу какие-то основы человеческой природы, что-то раздавлю в себе… Например, в третьем классе я железно пообещал, что никогда не буду купаться в реке без маминого разрешения, и ни разу не сделал этого, пока в седьмом классе не получил такое разрешение на все годы вперед.

Впрочем, отпускала меня на реку мама без особых споров и ограничений, хотя и со вздохами. Но, по крайней мере, она знала, когда должна «дрожать за это водоплавающее чучело», а когда может жить относительно спокойно.