Наполеон Первый. Его жизнь и его время - Фридрих Кирхейзен

Сад Тюильри тоже опустел после 9 термидора. Там гуляло только среднее сословие. Элегантное общество посещало исключительно Елисейские поля и Булонский лес. Сливки же аристократии, мускадены с зелеными или черными воротниками встречались на бульварах, между улицами Гранж-Бательер и Монблана. Место это называлось “Малым Кобленцем”. По вечерам здесь сходились представители старой парижской аристократии, ненавидевшие все, что напоминало им революцию, чернь и граждан. Кто из них не хотел согрешить против хорошего тона, тот должен был хотя бы несколько раз в неделю побывать на “Малом Кобленце”. Аристократы сидели здесь на поставленных в шесть рядов стульях и давали волю своей иронии над политическим положением родины. Здесь собиралась вся знать, словно по лозунгу “Guerre aux terroristes!” Их поведение, их походка, их костюм, все говорило о противоречии! Веер, шаль, носовой платок, – все характеризовало направление политической мысли. На одном были нарисованы лилии, на другом плакучие ивы, листья которой своими очертаниями ясно напоминали всех членов погибшей королевской семьи. Многие дамы выражали свою скорбь по утраченной монархии черными газовыми платьями.

Концерты, театры и особенно бесчисленные “jardins d'été” снова вошли в моду. “Фраскати” было одним из самых элегантных помещений для концертов, игр и балов. Восемь роскошно разукрашенных в античном стиле зал с картинами Калле каждый вечер видели в своих стенах в высшей степени элегантную, аристократическую, хотя и дурно воспитанную публику. У “Фраскати” бывали главным образом политики сомнительного свойства, бонвиваны, театральные дамы, кокотки и дамы из общества с более или менее бурным прошлым. В зеленых беседках тут пили, ели и наслаждались упоительной музыкой. Очень популярными, хотя, правда, среди более серьезной публики, были садовые концерты Марбефа в Тюильри и в Пале-Рояле, кроме того, концерты “слепых”, концерты “республики” и другие.

Французы издавна были большими поклонниками искусства. Даже во время революции посреди бедствий и ужаса они посещали театры. Полные сборы в то время были не редкостью. Теперь, конечно, это проявилось в еще большей степени: ведь снова можно было свободно дышать и свободно наслаждаться! Представления в Комической опере и в театре Фейдо давались теперь ежедневно. Последний, однако, из политических соображений был закрыт в конце 1796 г. В театре Искусств, в Опере, в Водевиле, в Патриотическом театре, в театре Монтансье и в других бывали каждый день полные сборы. Многие из них, однако, просуществовали недолго, прослыв в конце концов “очагами разврата и разгула”, 24 мая 1796 года вновь открылся Французский театр. В ложах сверкали античной наготой героини дня, а актрисы появлялись на сцене более раздетыми, нежели одетыми. Женская красота и блеск бриллиантов стояли на первом месте. Однажды вечером Терезия Тальен, львица моды, появилась в своей ложе в опере одетая в костюм Дианы. Весь “костюм” состоял из тигровой шкуры, прихваченной на античный лад у плеч и у бедер и доходившей едва до колен. Ее голые ноги были обуты в золоченые сандалии, завязанные красными шнурами. С обнаженных плеч свешивался колчан, усыпанный бриллиантами. Когда представление кончилось, она, нисколько не смущаясь, прошла через толпу к своему экипажу.

Легкомыслие нравов проявлялось естественно и в пьесах, которые ставились на сцене. С 9 термидора в театр проник антиреволюционный, или, вернее, антиякобинский дух. Французы мстили революции, которая так долго подвергала все строжайшей цензуре, мстили тем, что ставили на сцене пьесы, в которых высмеивались члены клубов, публичные ораторы, партийные вожди, члены Конвента и судьи революционного трибунала со всеми их пороками, недостатками и смешными сторонами. В некоторых пьесах подвергались осмеянию и торговая, и ростовщическая лихорадка, овладевшая населением. Например, в Водевиле часто давалась пьеса “Tout le monde s'en mêle, ou la manie du commerce”, в которой коммерческие спекуляции развращают и губят целую семью. Все это, однако, нисколько не препятствовало развитию этой пагубной страсти.

Во времена Директории в театрах была запрещена песня мюскаденов “Пробуждение народа”. Перед представлением и в антрактах должны были исполняться патриотические песни, но вскоре распоряжение это потеряло свою силу. Излюбленной фигурой на сцене были парвеню и жена его, бывшая прачка, а теперь богатая и влиятельная женщина, которая, наверное бы, стала настоящей дамой, если бы у нее хватало только ума, манер, воспитания и образования! Так издевалось общество над своим же собственным обликом.

Резкое изменение участи многих людей оказывало странное воздействие. Люди, которых прежде никто не знал, которые до сих пор жили уединенно и замкнуто, благодаря обманам и ростовщичеству богатели и начинали играть крупную роль. Старинные же, уважаемые семьи лишились из-за революции всего своего состояния и терпели крайнюю нужду. От происшедшей перемены страдал прежде всего бывший клир. Так, бывший епископ Виеннский поступил в 1796 году рассыльным в арсенальную библиотеку и сам чинил себе штаны и сапоги.

Все общество напоминало тех слуг при старом режиме, которым, согласно традиции, разрешалось раз в году разыгрывать роль господ. Салоны были открыты для всех; устраивались публичные балы и празднества, все развлекались вместе. Дамы порхали в объятиях незнакомых кавалеров. Актрисы, танцовщицы, авантюристки, светские дамы и куртизанки, все были вместе, соперничали друг с другом в красоте, роскоши туалетов и экстравагантности.

Манеры того времени оставляли желать лучшего. Мужчины не снимали шляп с головы, когда говорили с дамами. Здороваясь друг с другом, еле подымали шляпы или просто кивали головою. Женщины вызывающе смотрели на мужчин через лорнет, некрасивых они громко критиковали, красивым прямо в лицо говорили комплименты. Точно так же обращались с женщинами и мужчины.

Вежливость, предупредительность, любезность и такт старого блестящего парижского общества совершенно исчезли.

Особенно сильно развилось обжорство. Гримо де ла-Реиньер, известный гурман, говорил, что Париж превратился в сплошную огромную глотку. Барра и другие влиятельные люди подавали пример своими блестящими пиршествами.

С 1796 года основалось много обществ, единственной целью которых было хорошо и плотно поесть. Лишь немногие соединяли с этим какие-либо художественные цели. Первым из этих “обжорных обществ” было “Общество обедов Водевиля”. Главный пункт устава его, изложенного в стихах, был следующий:

Champ libre au guere èrotique,Moral, critique et buffon;Mais jamais de politique, Jamais de religion, Ni de mirliton.