Дублинцы. Улисс (сборник) - Джеймс Джойс

Кур-ля-Рен. Encore vingt sous. Nous ferons de petites cochonneries. Minette? Tu veux?[133]

– Сливки высшего света. И мамаша сэра Вильяма Дэвенанта из Оксфорда, у которой для каждого самца чарка винца.

Бык Маллиган, подняв глаза к небу, молитвенно возгласил:

– О, блаженная Маргарита Мария Ксамцускок!

– И дочь Генриха-шестиженца и прочие подруги из ближних поместий, коих воспел благородный поэт Лаун-Теннисон. Но как вы думаете, что делала все эти двадцать лет бедная Пенелопа в Стратфорде за ромбиками оконных переплетов?

Действуй, действуй. Содеянное. Вот он, седеющий шатен, прогуливается в розарии ботаника Джерарда на Феттер-лейн. Колокольчик, что голубей ее жилок. Фиалка нежнее ресниц Юноны. Прогуливается. Всего одна жизнь нам дана. Одно тело. Действуй. Но только действуй. Невдалеке – грязь, пахучий дух похоти, руки лапают белизну.

Бык Маллиган с силою хлопнул по столу Джона Эглинтона.

– Так вы на кого думаете? – спросил он с нажимом.

– Допустим, он – брошенный любовник в сонетах. Брошенный один раз, потом другой. Однако придворная вертихвостка его бросила ради лорда, ради его бесценнаямоялюбовь.

Любовь, которая назвать себя не смеет.

– Вы хотите сказать, – вставил Джон бурбон Эглинтон, – что он, как истый англичанин, питал слабость к лордам.

У старых стен мелькают молнией юркие ящерицы. В Шарантоне я наблюдал за ними.

– Похоже, что так, – отвечал Стивен, – коль скоро он готов оказать и ему и всем другим и любому невспаханному одинокому лону ту святую услугу, какую конюх оказывает жеребцу. Быть может, он, совсем как Сократ, имел не только строптивую жену, но и мать-повитуху. Но та-то строптивая вертихвостка не нарушала супружеского обета. Две мысли терзают призрака: нарушенный обет и тупоголовый мужлан, ставший ее избранником, брат покойного супруга. У милой Энн, я уверен, была горячая кровь. Соблазнившая один раз соблазнит и в другой.

Стивен резко повернулся на стуле.

– Бремя доказательства не на мне, на вас, – произнес он, нахмурив брови. – Если вы отрицаете, что в пятой сцене «Гамлета» он заклеймил ее бесчестьем, – тогда объясните мне, почему о ней нет ни единого упоминания за все тридцать четыре года, с того дня, когда она вышла за него, и до того, когда она его схоронила. Всем этим женщинам довелось проводить в могилу своих мужчин: Мэри – своего благоверного Джона, Энн – бедного дорогого Вилли, когда тот вернулся к ней умирать, в ярости, что ему первому, Джоан – четырех братьев, Джудит – мужа и всех сыновей, Сьюзен – тоже мужа, а дочка Сьюзен, Элизабет, если выразиться словами дедушки, вышла за второго, убравши первого на тот свет. О да, упоминание есть. В те годы, когда он вел широкую жизнь в королевском Лондоне, ей, чтобы заплатить долг, пришлось занять сорок шиллингов у пастуха своего отца. Теперь объясните все это. А заодно объясните и ту лебединую песнь, в которой он представил ее потомкам.

Он обозрел их молчание.

На это Эглинтон:

              Так вы о завещанье.Юристы, кажется, его уж разъяснили.Ей, как обычно, дали вдовью часть.Все по законам. В них он был знаток,Как говорят нам судьи.             А Сатана в ответ ему,Насмешник:  И потому ни слова нет о нейВ наброске первом, но зато там естьПодарки и для внучки, и для дочек,И для сестры, и для друзей старинныхИ в Стратфорде, и в Лондоне.И потому, когда он все ж включил(Сдается мне, отнюдь не добровольно)Кой-что и ей, то он ей завещалСвою, притом не лучшую,Кровать.     Punkt[134]ЗавещалЕйкроватьВторосортВтороватьКровещал.

Тпру!

– В те времена у прелестных поселян бывало негусто движимого имущества, – заметил Джон Эглинтон, – как, впрочем, и ныне, если верить нашим пьесам из сельской жизни.

– Он был богатым землевладельцем, – возразил Стивен. – Он имел собственный герб, земельные угодья в Стратфорде, дом в Ирландском подворье. Он был пайщиком в финансовых предприятиях, занимался податными делами, мог повлиять на проведение закона в парламенте. И почему он не оставил ей лучшую свою кровать, если он ей желал мирно прохрапеть остаток своих ночей?

– Были, наверное, две кровати, одна получше, а другая – так, второй сорт, – подал тонкую догадку мистер Второсорт Супер.

– Separatio a mensa et a thalamo,[135] – суперсострил Бык Маллиган и повлек улыбание.

– У древних упоминаются знаменитые постели. Сейчас попробую вспомнить, – наморщил лоб Второсорт Эглинтон, улыбаясь постельно.

– У древних упоминается, – перебил его Стивен, – что Стагирит, школьник-шалопай и лысый мудрец язычников, умирая в изгнании, отпустил на волю и одарил своих рабов, воздал почести предкам и завещал, чтобы его схоронили подле останков его покойной жены. Друзей же он просил позаботиться о своей давней любовнице (вспомним тут новую Герпиллис, Нелл Гвинн) и позволить ей жить на его вилле.

– А вы тоже считаете, что он умер так? – спросил мистер Супер слегка озабоченно. – Я имею в виду…

– Он умер, упившись в стельку, – закрыл вопрос Бык Маллиган. – Кварта эля – королевское блюдо. Нет, вот я лучше расскажу вам, что изрек Доуден!

– А что? – вопросил Суперэглинтон.

Вильям Шекспир и K°, акционерное общество. Общедоступный Вильям. Об условиях справляться: Э. Доуден, Хайфилд-хаус…

– Бесподобно! – вздохнул с восхищением Бык Маллиган. – Я у него спросил, что он думает насчет обвинения в педерастии, взводимого на поэта. А он воздел кверху руки и отвечает: Мы можем единственно лишь сказать, что в те времена жизнь била ключом. Бесподобно!

Извращенец.

– Чувство прекрасного совлекает нас с путей праведных, – сказал грустнопрекрасный Супер угловатому Углинтону.

А непреклонный Джон отвечал сурово:

– Смысл этих слов нам может разъяснить доктор. Невозможно, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

Тако глаголеши? Неужели они будут оспаривать у нас, у меня пальму первенства в красоте?

– А также и чувство собственности, – заметил Стивен. – Шейлока он извлек из собственных необъятных карманов. Сын ростовщика и торговца солодом, он и сам был ростовщик и торговец зерном, попридержавший десять мер зерна во время голодных бунтов. Те самые личности разных исповеданий, о которых говорит Четтл Фальстаф и которые засвидетельствовали его безупречность в делах, – они все были, без сомнения, его должники. Он подал в суд на одного из своих собратьев-актеров за несколько мешков солода и взыскивал людского мяса фунт в проценты за всякую занятую деньгу. А как бы еще конюх и помощник суфлера – смотри у Обри – так быстро разбогател? Что бы ни делалось, он со всего имел свой навар. В Шейлоке слышны отзвуки той травли евреев, что разыгралась после того, как Лопеса, лекаря королевы, повесили и четвертовали, а его еврейское сердце, кстати, вырвали из груди, пока пархатый еще дышал; в «Гамлете» и «Макбете» – отзвуки восшествия на престол шотландского философуса, любившего поджаривать ведьм. В «Бесплодных усилиях любви» он потешается над гибелью Великой Армады. Помпезные его хроники плывут на гребне восторгов в духе Мафекинга. Судят ли иезуитов из Уорикшира – тут же привратник поносит теорию двусмысленности. Вернулся ли «Отважный мореход» с Бермудских островов – пишется тут же пьеса, что восхитила Ренана, и в ней – Пэтси Калибан, наш американский кузен. Слащавые сонеты явились вслед за сонетами Сидни. А что до феи Элизабет, или же рыжей Бесс, разгульной девы, вдохновившей «Виндзорских насмешниц», то уж пускай какой-нибудь герр из Неметчины всю жизнь раскапывает глубинные смыслы на дне корзины с грязным бельем.

Что ж, у тебя совсем недурно выходит. Вот только еще подпусти чего-нибудь теологофилологологического. Mingo, minxi, mictum, mingere.[136]

– Докажите, что он был еврей, – решился предложить Джон Эглинтон. – Вот ваш декан утверждает, будто он был католик.

Sufflaminandus sum.[137]

– В Германии, – отвечал Стивен, – из него сделали образцового французского лакировщика итальянских скандальных басен.

– Несметноликий человек, – сметливо припомнил мистер Супер. – Кольридж его назвал несметноликим.

Amplius. In societate humana hoc est maxime necessarium ut sit amicitia inter multos.[138]

– Святой Фома, – начал Стивен…

– Ora pro nobis,[139] – пробурчал Монах Маллиган, опускаясь в кресло. И запричитал с жалобным подвываньем.

– Pogue mahone! Acushla machree![140] Теперь не иначе, пропали мы! Как пить дать пропали!

Все внесли по улыбке.

– Святой Фома, – сказал, улыбаясь, Стивен, – чьи толстопузые тома мне столь приятно почитывать в оригинале, трактует о кровосмесительстве с иной точки зрения, нежели та новая венская школа, о которой говорил мистер Маги. В своей мудрой и своеобычной манере он сближает его со скупостью чувств. Имеется в виду, что, отдавая любовь близкому по крови, тем самым как бы скупятся наделить ею того, кто дальше, но кто, быть может, жаждет ее. Евреи, которым христиане приписывают скупость, больше всех наций привержены к единокровным бракам. Но обвинения эти – по злобе. Те же христианские законы, что дали евреям почву для накопления богатств (ведь им, как и лоллардам, убежищем служили бури), оковали стальными обручами круг их привязанностей. Грех это или добродетель – лишь старый Никтоотец откроет нам в Судный день. Но человек, который так держится за то, что он именует своими правами на то, что он именует себе причитающимся, – он будет цепко держаться и за то, что он именует своими правами на ту, кого он именует своей женой. И пусть никакой окрестный сэр Смайл не пожелает вола его, или жены его, или раба, или рабыни его, или осла его.