Двойной генерал-2 (полуостров Сталинград) - Сергей Чернов

тому же, альтернатива какая? Гибель десятков тысяч наших бойцов, которых пошлём вычищать все эти закоулки?

Накопленные за много недель запасы снарядом и бомб сейчас щедро высыпаются на головы фрицев. Как говорится, хотели войны — получайте, смотрите, не облопайтесь.

18 сентября, четверг, время 21:10.

Аэродром авиацентра Рычагова в Барановичах.

— Такого приказа, который сейчас вы получите, я не отдавал никому с самого первого дня войны, — прохожусь перед строем лётчиков и остальных членов экипажей. Почти шестьдесят человек. Все замерли, как статуи, и ловят каждое моё слово.

Солнце давно зашло, но ночная темень в полную силу не вступила. Наша площадка подсвечивается прожектором со стороны. Демаскировка, так нельзя, но если очень хочется…

— Дело не в содержании приказа, дело в условиях. Ни разу ещё не ставил такого требования: умрите, но сделайте. Вы должны выполнить боевую задачу невзирая ни на что. И никаких оправданий в случае срыва не приму. Слишком многое поставлено на карту. Нет, победу в войне на своих крыльях вы не принесёте, но сократить её срок на несколько месяцев в ваших силах. На ваши плечи ложится ответственность за жизнь нескольких десятков тысяч, а, может быть, и сотен тысяч советских людей. Бойцов и командиров Красной Армии, мирных жителей. Если задача будет выполнена, они останутся живы, если нет — они погибнуть в пожаре беспощадной войны.

Бросаю взгляд на запад, в сторону краешка еле светящегося неба, перевожу дыхание.

— Удар, который вы нанесёте, будет самым чувствительным для фашисткой Германии. Никогда за всё время войн, которые они развязали, такой оплеухи не получали. Вы должны вогнать их в состояние ужаса, и вы это сделаете!

Рычагов, стоящий сбоку, сообразил. Отдаёт команду и меня обдаёт шквальным троекратным «Ура!».

— А теперь у вас есть ещё один час, чтобы всё проверить, как следует. Напоминаю, никаких оправданий не приму, если что-то случится. Так что проверяйте всё внимательно. Боезапас, топливо, работоспособность радиостанций и всего оборудования. Всё, что можно проверить, не заводя двигателей.

Да, даже в такой важнейший момент вынужден думать о сбережении топлива. Нам хватит на три-четыре дня активных действий, затем будем переходить в режим жёсткой экономии.

Семь ТБ-7 отправляю бомбить Берлин. Жалко, что днём невозможно. Засекут задолго до подлёта к столице Германии. Жалко, потому что ночью учреждения не работают, некоторые заводы тоже. Поэтому надежды на то, что зацепим кого-то из правительства, почти нет. Если только случайно бомба упадёт на дом какого-нибудь рейхсминистра. Хорошо бы Геринга. Насколько знаю, он один из самых толковых руководителей.

Через час аэродром наполняется гулом мощных моторов. Огромные ширококрылые птички одна за другой разгоняются, кое-как отрываются от земли и уносятся в небо. Рычагов улетает на последнем. Не дал себя уговорить не лететь. Да не сильно я и старался. Себе могу признаться, что героическая гибель Паши едва ли не самая лучшая его доля. Он в немилости у Самого. Не так, совсем не так, как в той истории, но в немилости. Малейшего просчёта ждёт. Справедлив наш вождь, но суров и, что греха таить, мстителен. И для Паши очень в масть возглавлять такую важную миссию. Глядишь, и смягчится Сталин.

Маша Нестеренко, его жена, стоит рядом. Вот её не отпустил целенаправленно. Кому-то надо на хозяйстве остаться.

— Маша, посты ВНОС предупредили?

— Так точно, товарищ генерал армии, — сухо отвечает, очень сухо. И холодно. Обиделась. На несколько часов оторвал её от любимого мужа.

Необычная девушка. Некрасивая, но почему-то совсем этого не замечаешь. Особенно, когда она рядом с Пашей. Глаза начинают так сиять, что грубые черты лица теряются в их свете. И почему-то начинаешь обращать на неё внимание, как на красавицу ярче Любови Орловой.

Девушка, любящая красавчика подобно Павлу, изумления не вызывает. Но девушка при этом одна из сильнейших лётчиков. Они на пару с Пашей на небе для новобранцев непостижимые этюды разыгрывают. Личный состав почитает её, как богиню. Богиню неба. И в той истории их обоих наряду с целой когортой генералов и старших командиров, в основном, авиации, как стаю бродячих собак, без суда и следствия, прихлопнул Берия. Не самолично, конечно. Или сам? Таких подробностей не знаю.

Жестокое время. Самое частое наказание — расстрел. Не отставка, не понижение в должности, это всё пуси-муси, расстрел — вот истинная брутальность.

Прожектора гаснут, мы уходим в штаб.

Полтора часа полёта. Павел Рычагов.

— Ворон, я — Дрозд, один движок начинает кашлять. Боюсь, придётся его отключать. Приём.

— Дрозд, я — Ворон. Вас понял. Ждите указаний.

Вот и начинаются сложности без которых обходится крайне редко. Если боевое задание выполнено без сучка и задоринки, можно отмечать этот день красным цветом в календаре. И что делать с Дроздом?

Подумаем. На трёх двигателях он дойдёт до Берлина, только придётся ему пониже лететь. И чуть форсированным маршем. А остальным сбавить обороты процентов на десять. Так и решим. Отправлять обратно, значит, жечь топливо впустую, плюс по ночному времени может и заблудиться. У Дрозда, то бишь, капитана Филиппова, опыта ночных полётов маловато. Так что…

— Вызывай Дрозда! — радист выполняет приказ почти мгновенно.

— Дрозд, я — Ворон. Слушай приказ. Отключай мотор. Снижайся до восьми тысяч метров. После снижения прибавь обороты на оставшихся движках. При подлёте к цели отработаешь первым, сразу отходи в сторону и потихоньку двигай обратно. Время от времени пробуй включать забарахливший движок. Вдруг прочихается. Приём.

— Ворон, я — Дрозд. Приказ принят. Приём.

— Дрозд, я — Ворон. Отбой связи.

Откидываюсь на спинку. Прислушиваюсь. На моём Вороне двигатели гудят мощно и ровно. А классный самолёт казанцы сделали. Не чувствуется недостатка кислорода, герметизация что надо. И не так холодно. Мы на одиннадцати километрах, а температура градусов четырнадцать-пятнадцать. Можем и на двенадцать тысяч подняться, но уже внатяжку.

Лететь нам приходиться не по прямой, так что расстояние до Берлина в девятьсот камэ превращается в тысячу двести, не меньше. Надо обойти Варшаву и другие крупные и плотно охраняемые узлы. Мы и вылетали крадучись. К Белостоку набрали высоту десять тысяч пятьсот, а подходя к границе, выключили движки и километров пятьдесят планировали. Забрали на север, обходя Варшаву длинной дугой. И дальше идём галсами. Один из плюсов, если засекут радарами, направление однозначно не определят.

Что у нас там с Дроздом?

— Потихоньку отстаёт, — докладывает стрелок-наблюдатель.

Так. Делаем задуманный финт ушами. Всем уходит приказ подняться на двести метров, не прибавляя оборотов. Скорость при этом снижается.

При очередном галсе Дрозду велено чуть срезать, не выходя за пределы видимости. Заталкиваю раздражение куда подальше. Генералу не пристало по пустякам нервничать. А не пустяк для генерала только результат крупного сражения.

Два часа двадцать минут полёта.

— Товарищ генерал, —