Омут памяти - Александр Яковлев

— Глазунов — крупный художник, — продолжал Михаил Сергеевич. — Я знаю его лично. Народ его любит. Выставку надо продлить. А ты поправь свое поведение, иначе мы не сможем дальше понимать друг друга.

Это была единственная угроза за все время нашей совместной работы. Думаю, что он потом и сам пожалел о ней, ибо несколько дней был со мной подчеркнуто ласков, ежедневно звонил, чаше всего даже без всякого повода.

Достаточно плотно занимался я в это время и церковью. Будет справедливым сказать, что в Политбюро возникло как бы молчаливое согласие в том, что дальнейшая борьба с религией и преследование священнослужителей противоречат принципам демократической Реформации. Публично признавать варварство большевиков никто, конечно, не хотел, но и желающих защищать его не оказалось. Только КГБ со скрипом шел на некоторое ослабление прямого руководства этой сферой, начатого еще при Дзержинском.

Я горжусь тем, что, занимаясь в Политбюро культурой, информацией и наукой, принимал в начавшемся оздоровительном процессе активное участие, в том числе и в сфере религиозной деятельности. Сам себя к активным верующим не отношу, но крещен. Равно как дети и внуки, причем не сегодня, а тогда, когда родились. Мать ходила в церковь до конца своих дней. До сих пор в родительском доме висят иконы, они никогда не снимались. Так уж получилось, что за всю свою жизнь я не прочитал ни одной атеистической лекции или доклада, не провел ни одного совещания по атеистической пропаганде. И мне неприятно видеть некоторых партийных «обновленцев», тех, кто еще вчера активно разоблачал «религиозное мракобесие», а сегодня неистово крестится, особенно тогда, когда телекамеры направлены на них, нововерующих. Может быть, каются? Впрочем, Бог с ними, это их дело.

Меня всегда приводили в смятение разрушенные церкви, склады и овчарни в храмах. По дороге из Москвы в Ярославль, по которой я проезжал сотни раз, стояли десятки порушенных памятников прошлого как немые свидетели преступлений режима. Однажды, году, наверное, в 1975-м, будучи в отпуске (работал в это время в Канаде), я поднял этот вопрос перед Андроповым. Он внимательно выслушал меня, согласившись, что подобные пейзажи производят плохое впечатление на иностранцев, ему уже докладывали об этом. В моем присутствии Андропов дал кому-то указание по телефону изучить вопрос, но все на этом и закончилось. Его интересовала не суть дела, а иностранные туристы.

В годы, когда я занимался идеологией, различным конфессиям было передано около четырех тысяч храмов, мечетей, синагог, молельных домов. Естественно, что особенно памятны мне случаи, в которых я принимал непосредственное участие. Никогда не забуду, как мы с женой ездили в Оптину Пустынь (Калужская область) и в Толгский монастырь (Ярославская область).

Оптина Пустынь — святое место для России — предстала перед нами в полном смысле слова грудой камней. Всюду битый кирпич, ободранные стены, выбитые окна, полное запустение. Внутри храмов — инициативные сортиры атеистов.

Сегодня это изумительный по красоте храм, величаво возвышающийся над речной долиной. Все собираюсь снова съездить туда, но заедает мирская суета.

В Толгском монастыре, что под Ярославлем, была колония для детей. Набрел я на этот монастырь случайно. Искал подходящее помещение для организации школы реставраторов памятников старины. Мой выбор пал на родную мне Ярославщину. Здесь предложили посмотреть несколько зданий, в том числе и этот монастырь. Там была детская колония.

Когда я приехал туда, то понял, что будет кощунством создавать там учебное заведение. Надо было срочно передать здания монастыря церкви. Министр внутренних дел СССР Александр Власов, в ведении которого находился монастырь, отнесся к этому проекту внимательно, в течение полугода расселил детей по другим колониям и освободил монастырские здания.

Но возникли какие-то трудности в правительстве, там затягивали решение вопроса. Выручил случай. Как раз в те дни Михаил Сергеевич должен был принять членов Синода. Он попросил меня подготовить справку для беседы. Среди других я упомянул и Толгский монастырь как уже переданный церкви. Речь генсека опубликовали. Трудности отпали.

Я бываю иногда в Толгской обители. Ремонт там закончен. Монашки работают на огородах. Игуменья Варвара всегда приветлива, гостеприимна. Особенно великолепно это сказочное архитектурное сооружение, если любоваться им снизу, с Волги.

Я высоко ценю орден Сергия Радонежского, которым наградил меня Патриарх Московский и Всея Руси Алексий II. И совсем недавно настоятель храма в Крестах (Ярославль) подарил мне старинную икону за спасение этого храма. Я уже забыл об этом, но батюшка напомнил о тех временах, когда над церковью нависла реальная опасность разрушения. Обком партии аргументировал свою позицию тем, что церковь портит общую панораму въезда в Ярославль, ибо заслоняет «красоты» многоэтажных новостроек. Я выступил против сноса храма, настоял на том, чтобы он продолжал действовать. Это было еще в начале 70-х годов. Церковь красуется до сих пор, облагораживая въезд в этот старинный русский город.

Я напомнил об этих фактах для того, чтобы понятнее стали мой нынешние соображения на этот счет. Передачу конфессиональной собственности религиозным властям я считал не только своеобразным покаянием общества, но и связывал с этим надежду на возрождение нравственности, верил, что возвышенная духовность будет лечить прилипчивое материальное головокружение, сдерживать жадность и зависть.

Не скажу, что полностью, но многие мои надежды, к сожалению, дали трещину. Немало священников на местах оказались просто жуликами, разворовывающими церковное имущество. Так произошло, например, с моей церковью в селе Веденском, где я окончил начальную школу и где могилы моих предков.

Недавно я был там в качестве «крестного отца». На крестины поставили в очередь более десяти младенцев. Батюшка был хмур. Заявил, что крестить станет только тех младенцев, крестные матери и отцы которых знают «Отче наш» наизусть. Подошла и наша очередь. Он спросил крестную мать, знает ли она «Отче наш». «Нет», — ответила она. «Передай ребенка матери!» Потом прочитал грубую нотацию, сказав о том, что не знающие «Отче наш» наизусть не имеют права переступать порог храма.

Ко мне подошли несколько старых знакомых. «Ноги моей больше не будет в этом храме», — сказала пожилая женщина. Одним словом — большевик, напоминающий своими действиями члена достопамятного Союза безбожников.

К сожалению, некоторые церковные иерархи ни с того ни с сего начали прижиматься к власти, пробавляться ее милостью, без меры суетиться, исполнять непотребные обязанности государственного придатка. Нельзя не видеть, что с верующими говорят очень часто люди малограмотные, не знающие священных книг и христовых заповедей, грешащие непотребными деяниями. Но самое главное, многие иерархи не готовы к реформе церкви, хотя нужда в ней колоколами гремит над землей России.