Когда говорит кровь (СИ) - Беляев Михаил

— Что же до того мефетрийца, то нет, не слишком. Понимаешь ли, Мицан, мой проситель оказался крайне прижимист и скуп до неприличия. И в своем желании обрести наибольшую прибыль он граничил с непочтительностью, которую я так не люблю и не понимаю. Так что я просто показал ему ещё один путь… эм, решения нашей проблемы. Не знаю, успел ли ты его рассмотреть, Мицан… — сановник картинно скривился. — В общем, если его дочери хоть немного похожи на отца, то покупка для плотских утех им точно не грозит. Скорее всего, их бы купила какая-нибудь приличная семья как прислуг или нянек. Ведь всем известно, как трепетно и бережно относятся мефетрийцы к детям. Да и потом, всегда же можно выкупать обратно.

— И все же, советовать продать дочь в рабство ради взятки…

— Фу, какое грубое и несправедливое слово, — Ирло Фалавия скорчил обиженную мину, от чего по его обвисшим щекам прошла дрожь. — Ты расстраиваешь меня Мицан. Я думал, что кто-кто, а люди вроде тебя знают, как важна в нашем мире благодарность. Простая человеческая благодарность. Вот Беашта не знает и поэтому останется без лавки. Да и во имя всех богов, что такого я сказал? Знаешь, сколько семей этриков продают своих собственных детей? А? Да через одну. Откуда ты думаешь, Мицан, столько рабов из числа арлингов, мефетрийцев сэфтов и дейков? От их собственных родителей.

— Ага, а ещё из-за долгов.

— И ещё из-за долгов, которые, таким образом, этрики и погашают, — согласился с ним сановник. — Но, впрочем, ты ведь пришел сюда поговорить не про тяжкую судьбу рабов и неграждан, правда, Мицан?

— На самом деле почти про нее, — улыбнулся юноша, заметив, как заблестели глаза Ирло Фалавии. Неспешно, допив вино мелкими глоточками, он вытащил из-за пазухи небольшой аккуратный сверток и швырнул на стол чиновнику.

— Что это?

— Купчая на рабов.

— Вижу что купчая, к тому же весьма скверно составленная. Подробнее-то можно?

— Это торговый договор о покупке Домом белой кошки сорока рабынь, привезённых купцом из Ирмакана…

— Каким-каким домом?

— Домом белой кошки. Новый бордель в западной части Фелайты. В общем, нужно оформить сделку по всем правилам: печать там поставить, занести в государственные свитки. Ну всё как надо сделать. Это личная просьба господина Сельтавии, — многозначительно добавил он, слегка понизив голос.

Последние слова прозвучали как могущественное заклинание. Сановник тут же расплылся в услужливой улыбке. Развернув лист пергамента, он пробежался по нему глазами, достал чернильницу и стилус, и несколько раз что-то поправил и переписал. Потом взяв большую печать, он поднял ее над головой, приложил одну руку к сердцу, что то тихо зашептал, а потом опустил её на договор, вжав долго и сильно. Затем, взяв из большой стопки чистый лист пергамента, он что-то переписал, внимательно сверяясь с полученным от Мицана документом.

— Печать о государственном одобрении поставлена, договор поправлен и будет вписан в торговые архивы и регистры. Полагаю, что запись об уплате торговой пошлины…

— Ты тоже, как и всегда, внесешь куда надо, — Мицан вытащил мешочек и кинул его на стол. Приземлившись, он издал характерное металлическое побрякивание, от которого Фалавия ели слышно охнул и облизнул губы.

— Вот она благодарность, о которой я и говорил, Мицан, — заулыбался ещё сильнее сановник. — Воистину общение с тобой неизменно доставляет мне несравненное удовольствие. Прошу тебя, Мицан, передай господину Сельтавии мои наилучшие пожелания и заверения в вечной дружбе и преданности!

— Непременно передам, господин Фалавия, — сказал юноша, забирая со стола купчую.

Господина Сельтавию Мицан не видел ещё ни разу. Не той важности и значения он был человек в иерархии Клятвенников, чтобы общаться с самим теневым правителем Каменного города. И сановник прекрасно это знал, поддерживая игру учтивостей. Да, он был просто посыльным. Мальчиком на побегушках, передававшим свитки, таблички, мешочки, а то и просто устные послания из одного конца города в другой. Но это было пока. Это было временно. И юноша верил, что делает лишь первые шаги на большом пути, который он открыл перед собой собственной смелостью.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Покинув торговую контору, Мицан торопливо пошел в сторону Царского шага, стараясь как можно скорее вернуться в родные ему кварталы.

В Мраморном городе юноше всегда становилось неуютно. Местные жители, особенно в Палатвире, вечно делали вид, что либо его не существует, либо, напротив, косились с нескрываемым пренебрежением и враждебностью. Словно на вылезшую погреться на солнышке крысу. Их охранники и даже рабы то и дело шикали на него и махали руками, чтобы он уступил дорогу господину благородной крови. В Авенкаре было конечно получше. Тут блисы были совсем не редкостью и ходили свободно. Только вот у большинства из них было такое лицо, словно их поймали на краже.

И от вида таких сутулых и суетливых людей, жавшихся к стенам и уступавшим дорогу всяким богатеям, Мицану делалось тошно. Нет, не из-за того, что он и сам всегда был и останется блисом, по этому поводу он не переживал, а потому, что многие люди его сословия стеснялись самих себя. При виде таких скрюченных фигур, юноше хотелось схватив их за горло повалить на эти проклятые чистенькие мостовые, и долго-долго бить ногами, пока вместе с кровью из них не вытечет это раболепство. Да, у них не было права участвовать в политике и занимать важные должности, но они были свободными тайларами. И жто был их город..

Миновав Царский Шаг и углубившись в узенькие улицы Кайлава, он почувствовал, как злоба утихает. Тут, среди простых каменных домов, мастерских и лавочек, текла понятная и привычная для него жизнь. Правильная жизнь. Жизнь в которой он уже что-то да значил.

Впрочем, сегодня дорога вела его ещё дальше — в то самое место, где судьба Мицана так стремительно преобразились. В Аравенскую гавань. Миновав ухоженный и зажиточный Кайлав, он пошел между липнувших друг к другу низеньких деревянных и кирпичных домов.

Хотя полдень только миновал и в иных частях Кадифа вовсю кипела жизнь, Аравенны, обычно громкие и суетливые, были пусты. Лишь многочисленные коты, сидевшие на крышах и заборах, или важно выхаживающие по улицам, да гонявшие их стайки бездомных собак, чувствовали себя тут хозяевами.

Многие дома выглядели разграбленными и покинутыми. То и дело на сломанных ставнях и дверях попадалась запекшаяся кровь, а во дворах часто лежали разбросанные вещи и остатки разломанной мебели.

Несколько дней назад тут вспыхнул бунт, а если точнее — разбойничий погром. Вроде как сборщики податей, впервые за добрую дюжину лет, решили навестить местных торговцев, заявившись с целой толпой стражи. Но местные, вместо положенных монет, сунули им ножи под ребра, а меднолобых перебили. Ну а дальше началась буза и местный сброд, почуяв свой счастливый случай, решил пограбить лавки и дома побогаче. Вот только случай на проверку оказался совсем не таким счастливым, как им думалось поначалу: в Аравенны тут же вошли домашние тагмы и устроили бунтарям такое побоище, каких Кадиф со времен восстания Милеков не видал.

На улицах и в тавернах шептались, что погибло не меньше тысячи человек. Причем разные этрики говорили, что перебили много женщин и стариков, а граждане наперебой рассказывали о доблести солдат, которые сокрушили обезумевших чужаков. Иные же и вовсе утверждали, что все было не так и солдаты получили невиданный отпор, понеся большие потери. Ведь на самом деле это был вовсе не бунт отребья из гавани, как теперь говорили глашатаи на площадях, а восстание привезенных на кораблях харвенских невольников, которых якобы освободили местные вулгры. А некоторые и вовсе говорили, что среди солдат бился и сам Лико Тайвиш, да только в последнее Мицан не сильно-то верил — где это видано, чтобы благородненький сам руки марал?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Впрочем, как там было на самом деле — одни боги знали. А вот, что было известно точно, так это то, что для жителей Аравен бунт привел к самым печальным последствиям. И с одним из таких последствий Мицан столкнулся сразу после очередного поворота.