Кровавый век - Мирослав Попович

Очень практичный и реалистичный, Ленин не мог принять представления об истине как всего лишь «выражение классовых интересов пролетариата»: в основе его философии лежало грубое ощущение реальности, и он верил, что реальность такова, как о ней говорят истинные, проверенные утверждения, то есть, что истина является отображением реальности. Ему, казалось бы, ближе было бы бердяевское понимание истины как общечеловеческого достояния. Но вся прагматичная философия Ленина – это философия «классовых интересов пролетариата», которые якобы должны санкционировать все. В том числе и истину.

Ленин был идеалистом – в том понимании, что смолоду воспринял идеалы коммунистического будущего, сто́ящие, по его мнению, любых жертв и потерь.

Серьезность и глубина расхождений между поколениями большевистских лидеров отражалась на понимании ими марксистской идейности и в конечном итоге – большевистской партийности. Эти расхождения настолько глубоки, что можно спрашивать себя: к кому ближе были молодые поколения большевиков – к гегелевско-марксовской традиции или к той неопределенной субъективистской струе в российском общественном сознании, которое связывали тогда в первую очередь с именем Ницше.

Сегодня исследователи говорят о влиянии Ницше на формирование мировоззрения Троцкого, Богданова, Горького, Луначарского, об особенном «босяцком» ницшеанстве в России. Еще в 1899 г. в литературном кружке, организованном Горьким, систематически изучали Ницше.[277] Итальянский славист Витторио Страда писал, что родство российских ницшеанцев между собой более важно, чем их политические отличия: «То, что ницшеанский миф – это аристократический и индивидуалистский миф Сверхчеловека, а миф Горького и Луначарского – пролетарско-колективистский миф Сверхчеловечества, имеет, на наш взгляд, второстепенное значение по сравнению с их общим корнем…»[278]

Конечно, элитарное толкование «строительства Бога в человеке» оставалось чуждым новому поколению коммунистов. Но дерзновенность самой по себе идеи быстрого прорыва к будущему и творению Нового мира через коллективное мироощущение «пролетарской науки» соблазняло молодежь доступностью. В послереволюционные годы молодое и малообразованное комсомольское поколение было вдохновлено перспективой легкого самостоятельного построения новой и высшей «пролетарской» культуры и пренебрежительно относилось к культуре старого общества, культуре «буржуазного мировоззрения». Влияние ницшеанского волюнтаризма на комсомольский коллективистский миф осуществлялось и организационно через богдановский Пролеткульт. Богданов отошел от политики, но активно занимался строительством «пролетарской культуры». Он не только оставался наибольшим авторитетом как марксистский экономист, но и продолжал писать и переиздавать свои произведения по «тектологии». Ленин чувствовал в нем конкурента партийной идеологии и побаивался его влияния на молодежь.

Обложка журнала «Грядущее»

В предисловии к изданию «Материализма и эмпириокритицизма» в 1920 г. Ленин писал, что он незнаком с последними произведениями Богданова, но «помещаемая ниже статья тов. В. И. Невского дает необходимые указания».[279] Невский, которого Ленин и Крупская знали еще по Женеве 1904 г., в своей автобиографии[280] гордился тем, что за свою партийную жизнь ни разу не отклонялся ни влево, ни вправо от партийной линии. В это время он возглавлял Коммунистический университет им. Свердлова, специализируясь в строгой науке истории партии (именно слишком хорошая осведомленность с историей привела его к гибели в 1937 г.). «Указания» Невского были очень простыми: «Наша цель – двумя-тремя цитатами основных положений показать, что философия эта в своих исходных основах базируется все на тех же идеалистических основах… Нельзя также не отметить следующего интересного обстоятельства: ни в той, ни в другой книге ни слова не говорится о производстве и системе управления им в эпоху диктатуры пролетариата, как не говорится и о самой диктатуре пролетариата».[281] Это должно было полностью перечеркнуть Богданова в глазах молодежи.

Да здравствует международный Пролеткульт!

Из ленинских выступлений последних лет наиболее неожиданным, по-видимому, было выступление на III съезде комсомола. Ленин встречался не просто с молодежью – он встречался с будущим и прощался с современной, с не полностью понятой, но полнокровной жизнью. Знакомство с молодым поколением имело для Ленина даже кое в чем интимный характер. Ведь первая встреча с молодежью у него произошла тогда, когда он посетил в общежитии ВХУТЕМАСа (прежнего Строгановского училища) дочерей Инессы Арманд.

Ленин зашел в комнату к девушкам, и тут же в комнату набилось много народу. Ленин спросил: «Ну, а что вы делаете в школе, по-видимому, боретесь с футуристами?» – «Да нет, Владимир Ильич, мы сами все – футуристы», – дружно ответили студенты. В разговоре как-то коснулись оперы, и вхутемасовцы единодушно сказали о «Евгении Онегине», что они «против этого нытья».[282] Для молодых все было просто. «Теория стакана воды», которая возводила любовь к акту настолько же простому, насколько просто выпить в жажду стакан воды, – вызывала у Ленина отвращение и грусть; он явно чувствовал, что что-то неладно, что он уже старый и не может преодолеть своего гимназического надсонового романтизма.

Вспомним строки из «150 000 000» Маяковского:

Идти!  Лететь!    Проплывать!       Катиться!Всего мирозданья проверяя реестр.Нужная вещь —    хорошо,      годится.Ненужная —   к черту!     Черный крест.

Мы тебя доконаем,    мир-романтик!Вместо вер —   в душеэлектричество,    пар.Вместо нищих —  всех миров богатство прикарманьте!Стар – убивать.    На пепельницы черепа!

Ленин любил Инессу Арманд и очень страдал, ведь он покорился партии и остался с верным партийным товарищем – Надеждой Крупской, чтобы не ослаблять партийные ряды. В его встрече с молодыми художниками было много личного, тайного, вроде бы это была встреча с навеки ушедшими молодостью и любовью.

Откровенными и неожиданными стали слова Ленина о «поколении, которому теперь 15 лет и которое будет жить в коммунистическом обществе».[283] Как пророк Моисей, который водил евреев за их грехи по пустыне сорок лет, пока не привел к Земле обетованной, которая была здесь же неподалеку, Ленин не обещает счастье коммунизма своему поколению – «поэтому поколению, представителям которого теперь около 50 лет, нельзя рассчитывать, что оно увидит коммунизм. К той поре это поколение вымрет».[284]

Именно весной того года Ленину исполнилось 50, и суждено ему было «вымереть» через три года с небольшим, другим соратникам – через 10–20 лет, во время обещанного коммунизма – «вымер» Сталин.

В словах Ленина слышится нерасположение к людям, воспитанным в «старом обществе», которые, «можно сказать, с молоком матери воспринимают психологию, привычку, понятие – или рабовладелец, или раб, или мелкий владелец, мелкий служащий, мелкий чиновник, интеллигент, словом – человек, который беспокоится только о том, чтобы иметь свое, а к другому ему дела нет».[285] Это старшее поколение, его поколение – и он сам вместе с ним – имеет одну главную функцию: «уничтожение основ старого капиталистического быта, построенного на эксплуатации». Оно может «создать крепкий фундамент» – и, прибавим, лечь в него, «вымерши». А дальше будет продолжать дело поколение, которое уже не знает, что такое «мое» и «твое».

Но реального молодого поколения коммунистов Ленин не понимал и побаивался. Для него и Маяковский, и футуристы, и моральный нигилизм молодежи, которая сводит любовь к половому акту, и ультралевые «синеблузники» из агитбригад Пролеткульта, последователи Богданова, и бездушные функционеры, для которых коммунизм – это брошюры, заседания и лозунги из передовиц «Правды», – все это люди, которые выбросили из старого классического образования и культуры что-то, чего не стоило выбрасывать, которые слишком порвали с классическим наследием. И в своем обращении к поколению, которое, по его мнению, должно было жить при коммунизме, Ленин несмело и путано предлагает оставить кое-что из старой гимназии, старой культуры.

«Кремлевский мечтатель» В. И. Ленин и Герберт Уэллс в Кремле

Лозунг «Учиться и овладевать всей совокупностью знаний, которые накопило человечество», как раз и был той сенсацией, которую менее всего ожидали. Это был вызов самым агрессивным провозвестникам нового времени, которые, «проверяя реестр всего мироздания», с презрением выбрасывали Пушкина «за борт парохода современности». Но вызов все же непоследователен и несмел, ведь что все это значит в этом контексте? Как отделить то, «что было в старой школе плохого и полезного»? Как выделить «массу ненужных, лишних, мертвых знаний», которыми «забивали головы» молодым людям, и что оставить от старых знаний?