Обладатель великой нелепости - Борис Левандовский

Маленький доктор, похожий на Айболита (у двенадцатилетнего Геры странным образом возникла уверенность, что его правильнее называть Ай-Болит), подошел к спящему Лозинскому и заговорил. Голос у маленького доктора был приятным.

«Наверно, ты не очень обрадовался бы нашей очередной встрече, Феликс, если бы мог знать, – мягко произнес Ай-Болит. – Если бы… – он захихикал, – …ты знал обо всех наших встречах. Но сейчас ты снова можешь мне оказать одну маленькую услугу. Я согласен и на такое сотрудничество… коллега, – он снова хихикнул и вытянул из кармана своего белоснежного аккуратненького халата что-то похожее на шприц с длинной иглой. Внутри него клубилась скользкая темно-серая субстанция (хотя это и находилось внутри шприца, у Геры возникло ощущение – именно чего-то скользкого). – Это мой малыш. Я очень долго работал над ним, и для меня очень важно, чтобы ты, Феликс, все сделал правильно. Я рассчитываю на тебя. Может быть, когда-то я вознагражу тебя, если ты сам пожелаешь… если прекратишь упрямиться…»

Затем он вложил странный шприц в руку Лозинского и дал короткие и четкие указания.

Сначала Гера подумал, что шприц вывалится из безвольной ладони спящего хирурга на пол, но рука врача сжалась, и он начал подниматься с кушетки. Его глаза по-прежнему оставались закрытыми. Зрелище было неприятным.

Врач обошел свою кушетку по невидимой плавной дуге и подошел к Герману. Воткнул иглу шприца в переходную резиновую трубку капельницы, соединенную с рукой Германа, и полностью ввел его содержимое. При этом он все исполнял так, будто отлично видел даже с закрытыми глазами. Хотя движениями напоминал медленного осторожного робота.

«Отлично, молодец, Феликс! – похвалил довольный Ай-Болит и забрал назад пустой шприц, когда Лозинский вернулся к себе тем же путем; и даже улегся на кушетке в той самой позе, словно никуда и не поднимался. – Очень хорошо, Феликс, это тебе обязательно зачтется, и… я не прощаюсь».

Затем, улыбаясь, маленький доктор приблизился к Герману.

«До встречи через полтора года», – его глаза, словно у мертвой куклы, ярко сверкнули в свете флуоресцентных ламп (но Гера-в-портрете был абсолютно убежден, что в глазах Ай-Болита отразились не лампы… или их отражение преломилось во что-то другое). Хотя он и улыбался, его глаза оставались совершенно мертвыми.

Но не равнодушными.

«Как тебе сегодня наш Феликс? – Ай-Болит обернулся к огромному санитару, который высился позади него, как наряженная в халат медбрата молчаливая статуя. – Правда, он может быть золотком?»

Санитар раскатисто заржал, как самый плохой актер в мире, что очень долго готовился к этому моменту.

Прежде чем картина процедурного кабинета исчезла, двенадцатилетний Гера наконец сообразил, чем именно живот санитара зацепил его внимание – на нем не доставало пупка…

…Через три недели Герман вернулся домой…

Еще спустя несколько дней, отпущенных на выздоровление, он вновь приступил к работе, и жизнь вошла в прежнее русло.

Однако Гера-в-портрете хорошо запомнил дату, названную таинственным маленьким доктором…

полтора года

…Ровно через полтора года оно отмеряло свой срок…

Все началось ночью, когда к Герману пришел во сне Ай-Болит (если это было сном). Его визит был коротким, и маленький розовощекий доктор произнес всего три фразы:

«Наш маленький дружок уже заждался, но ты должен ему немножко помочь, Гера. Сделай тест. Ему НУЖНО, чтобы ты знал о нем».

Утром Герман проснулся с внезапной (и абсолютно абсурдной) убежденностью, что ему необходимо пройти анонимный тест на ВИЧ.

Как говорится, в один прекрасный день…

…В течение двух следующих месяцев Гера-в-портрете наблюдал, как Герман-взрослый, уверенный, что инфицирован смертельным вирусом (он даже неоднократно повторил тест, чтобы развеять сомнения), лихорадочно пытается доискаться ответов на два главных вопроса: КАК и КОГДА.

Временами он даже разговаривает по много часов сам с собой, вернее, с ним – Герой-в-портрете, словно чувствуя, что…

И Гере иногда кажется, будто он ему отвечает…

…А потом начался кошмар.

Гера увидел, как…

…ЩЩЩЩЩЛК-К!..

…и обо всем забыл.

…Эта ослепительная вспышка-воспоминание, пронеслась в мозгу Отрывателя и заняла лишь ничтожную долю секунду.

Но тем сильнее был удар…

То ли потому, что «машина» увидела свое собственное обличье чужими глазами и это нарушило какое-то хрупкое внутреннее равновесие; то ли потому, что внезапный взрыв воспоминаний, объемом в десятилетия, разорвал жизненно важные связи; то ли по какой-то другой причине – но расчет Независимого Эксперта оправдался – «машина»… дала Трещину!

Монстр оборвал резонирующий, как само пространство, вопль, будучи уже на семьдесят девять долей из восьмидесяти Отрывателем и на одну восьмидесятую пробуждающимся Германом.

Процесс заключительной трансформации, которая в ближайшие минуты должна была поставить последнюю точку в его превращении, сначала замедлился, затем повернул на убыль и, наконец, сошел на нет.

Заостренные костные отростки на лодыжках, похожие на гротескные петушиные шпоры, слегка втянулись назад, но остались торчать уродливыми атавизмом. Искрящийся голубоватый иней вокруг стоп Отрывателя начал быстро таять по краям широкого круга и собираться на паркете в маленькие блестящие лужицы. Люстра с одиноко горящей лампочкой слегка раскачивалась, отчего комната казалась наполненной синхронно мечущимися тенями – то вытягивающимися, то опять сжимающимися, как черви-призраки.

Алекс по-прежнему сидел на полу и, упершись затылком в стену, истерично хохотал, пуская из уголков рта до самого подбородка длинные слюни. Его лицо пылало огнем сумасшествия.

Откуда-то с улицы доносился вой приближающихся милицейских сирен. Похоже, их вызвал кто-то из напуганных соседей.

Впервые за свою короткую жизнь Отрыватель ощутил дыхание близкой катастрофы.

И отступил.

Он выпрыгнул на улицу прямо сквозь окно в спальне Алекса с высоты четвертого этажа, желая только одного – скорее укрыться в своем Убежище.

Глава 3

Явление

Эти четверо сразу вызвали у него неприязнь. Словно он интуитивно понял, зачем они явились – посягнуть на его тайну.

Когда в знакомых окнах загорелся свет, бомжа пронзила настоящая физическая боль – она не любила свет. С тех пор, как он наблюдал за окнами ее Убежища, там всегда обитала темнота.