Лавр Корнилов - Александр Ушаков

ДОБРОВОЛЬЦЫ

Еще при формировании «Алексеевской организации» ее участникам было предписано в случае непредвиденных обстоятельств самостоятельно пробираться на Дон. Кое-кто приехал в Новочеркасск в одном поезде с Алексеевым (конечно, не зная этого) или даже раньше его. 3 ноября 1917 года, на второй день пребывания Алексеева в донской столице, с ним встречался думский депутат, известный журналист и публицист В.В. Шульгин. Позднее он вспоминал: «Генерал Алексеев жил в вагоне-салоне. В его кабинете стоял письменный стол. Он принял меня очень любезно. Мы были знакомы с ним еще по Киеву. У него было нечто двойное в лице. С одной стороны, это было лицо фельдфебеля, простонародное. С другой стороны, его очки и выражение лица выдавали профессора, каковым он и был. В качестве такового голосом скрипучим, но уверенным он прочел мне лекцию:

— Каждая армия, какова она бы ни была, должна иметь базу. Без базы армия существовать не может. Я избрал базу здесь на Дону, в Новочеркасске. И здесь болото, но другой базы нет».

Продолжение «лекции» прозвучало еще более пессимистично:

«— Кроме базы, армия должна иметь личный персональный состав. В данную минуту этот персональный состав состоит из 28 человек»{426}.

В день прибытия в Новочеркасск Алексеев отправил в Петроград условную телеграмму, которая должна была стать сигналом для ожидавших в столице членов «Алексеевской организации». Но еще до получения ее на Дон выехала группа в составе 45 человек во главе со штабс-капитаном В.Д. Парфеновым. До места назначения они добрались к вечеру 3 ноября. Это был уже достаточно большой контингент, и потому пришлось думать о том, где его размещать. К счастью, удалось договориться с Союзом земств и городов о предоставлении в распоряжение формирующейся армии помещения лазарета № 2 по Барочной улице, 39.

В последующем приток добровольцев продолжался. 4 ноября прибыло сразу 142 человека, через десять дней еще 297, а еще через неделю — 211{427}. Это только крупные партии, а так не проходило и дня, чтобы общежитие на Барочной не пополнялось новыми обитателями. Офицеры, юнкера и совсем еще юные кадеты пробирались на Дон по одиночке и группами. 8 ноября Алексеев направил письмо генерал-квартирмейстеру Ставки М.К. Дитерихсу. В нем излагался план создания подпольных центров в Петрограде, Москве, Киеве, Харькове и других городах, которые занялись бы вербовкой офицеров с последующей переправкой их на Дон. Алексеев просил при первой же возможности направить в Ростов или Новочеркасск под предлогом пополнения тыловых гарнизонов надежный полк: «Узаконьте формирование такого, якобы запасного полка, и формирование крупной части обеспечено».

Однако реально пробраться на Дон сумел только кадр Георгиевского полка — около трех десятков офицеров под началом полковника И.К. Кириенко, да и то они предприняли этот шаг не по приказу вышестоящего начальства, а по собственной инициативе.

К концу ноября количество добровольцев превысило уже 600 человек. Ввиду нехватки места кадеты и часть юнкеров были переведены на Грушевскую улицу в помещение 23-го лазарета, а юнкера-артиллеристы размещены в пустующей Платовской гимназии на Ермаковском проспекте.

Но даже это было ничтожной каплей по сравнению с той частью офицерства, которая сознательно предпочитала оставаться в стороне от начинающейся борьбы. Первоначально Алексеев рассчитывал собрать под свои знамена не менее 30 тысяч человек{428}. При обозначившихся темпах на это понадобилось бы не менее трех лет. Несомненно, что в какой-то мере это объяснялось трудностями, которые подстерегали добровольцев по пути на Дон. Но преувеличивать их тоже нельзя. Еще очень долго, как минимум до середины декабря 1917 года, продолжала действовать инерция мирной жизни и из «красной» Москвы в «белый» Ростов по-прежнему ходили поезда. В том же Ростове к этому времени скопилось до 16 тысяч офицеров, которым вообще никуда не надо было ехать, но из этого числа на призыв Алексеева откликнулось только 300 человек{429}.

Многие мемуаристы, пытавшиеся объяснить пассивность офицерства в эти первые месяцы гражданской войны, ссылались на особенности профессиональной психологии. По их мнению, причиной этого стало отсутствие официального приказа. Однако у современников была и иная точка зрения на этот счет. «Все были убеждены, — отмечается в сборнике воспоминаний офицеров-марковцев, — что таковой приказ, будь он отдан генералом Алексеевым или генералом Корниловым, исполнен бы не был»{430}. Надо иметь в виду и то, что уклонение от участия в гражданской войне для многих было вполне сознательной позицией. В начале февраля 1918 года в Ростове была предпринята попытка организовать собрание офицеров для записи в антибольшевистскую армию. Когда пришедшие на эту встречу узнали о целях мероприятия, возник стихийный митинг, принявший резолюцию: «Русский офицер призван защищать границы своего государства, а не честь отдельных генералов»{431}.

Конечно, это принципиальное на первый взгляд поведение попросту прикрывало нежелание связываться с непредсказуемой по последствиям затеей. Но этот случай показывает, что авторитет приказа отнюдь не был непререкаемым для большей части офицерства. По мере падения престижа власти и крушения государственности, офицерский корпус все более утрачивал корпоративные черты, распадаясь на отдельные группы, мотивы поступков которых зачастую были очень несхожи.

Общее разложение и деморализация не обошли стороной и офицерство. Уже начальный период истории белого движения, позднее обретший черты героической легенды, был омрачен черными страницами. Бессудные расправы над заподозренными в большевизме можно, по крайней мере, объяснить озлобленностью и чувством мести. Но подчас имели место и проявления прямого бандитизма. В Ростове в предновогоднюю ночь некий поручик Михайлов, незадолго перед этим записавшийся в Добровольческую армию, вместе с двумя юнкерами совершил налет на кафе Филиппова{432}. По-видимому, случаи такого рода были не редкостью, так как через несколько дней в газетах появилось официальное сообщение, предостерегавшее от самочинных обысков именем Добровольческой армии{433}.

Вполне возможно, что такие обыски были делом рук уголовников, а то и провокаторов. Но все же и добровольцы отнюдь не были ангелами. Поначалу отсутствие определенного дела привело к тому, что на Барочной начались попойки и пьяные скандалы. Отселение юнкеров и кадет в лазарет на Грушевской в какой-то мере было продиктовано стремлением оградить их от этого влияния. Многие из первых добровольцев признавали, что «дикие попойки в различных вертепах не могли способствовать усилению симпатий к нам»{434}. Разумеется, на этом основании нельзя строить обвинение в отношении всех, но не упоминать об этом — значит не понять истоки тех явлений, которые через три года приведут Белое движение к гибели.