Ключи от рая - Ричард Дейч

ГЛАВА 39

Влажный воздух конденсировался на окнах больничной палаты. Времени было только семь часов утра, а столбик термометра уже поднялся до девяноста пяти градусов:[42] поистине наступили самые жаркие дни лета. Менялись ночная и дневная смены: место одних невнятных врачей и медсестер занимали другие невнятные врачи и медсестры. Покрытый синяками и ссадинами Майкл шел по пустынным белым коридорам, мимо пустых палат и пустых операционных. У него крепло ощущение, что он единственный пациент во всей клинике.

На рассвете он сел в Мюнхене на первый же рейс, вылетающий в Штаты, и помчался вдогонку за солнцем; он пересек океан, видя за иллюминатором непрерывный восход. Вся восточная сторона мира купалась в ослепительном сиянии. Смертельно уставший, проведший на ногах больше трех суток подряд, Майкл тем не менее не мог заставить себя заснуть ни на минуту. Его взгляд был неизменно устремлен на бесконечную водную гладь, над которой поднималось чистое небо того розовато-голубого цвета, с которым пробуждается мир. Усилием воли Майкл заставлял самолет лететь быстрее.

Он бесшумно вошел в палату, ожидая застать Мэри лежащей недвижно, в глубокой коме. Но она была в сознании, лежала и ждала, словно знала, что он придет. Если ее изможденность и поразила Майкла, он не подал виду. При виде Мэри его глаза наполнились слезами облегчения. Не сказав ни слова, Майкл заключил ее в объятия и прижал к груди. Какое-то время они молча наслаждались этим чудом: оба остались в живых.

— Извини, я задержался, — наконец пробормотал Майкл, поглаживая Мэри по щеке.

— Ты вернулся, — тихо промолвила она. — И это главное.

— Я забираю тебя домой.

Мэри улыбнулась, не выпуская мужа из объятий.

— Я тут подумал… может быть, нам смотаться на недельку на Кейп-Код? Остановимся в таверне «Корабельный колокол», позанимаемся любовью среди дюн, — прошептал Майкл, уткнувшись лицом ей в шею.

— М-м-м. Поедим супа по-португальски, со свежими омарами. — У Мэри запело сердце.

— Побегаем голышом по песку, поплещемся в волнах. Погреемся на солнышке… — Майкл нежно держал Мэри в объятиях, любуясь ее лицом, освещенным лучами утреннего солнца, которые вливались в окно.

ГЛАВА 40

К всеобщему удивлению, Поль Буш остался жить.

Немецкие врачи объяснили, что он должен считать себя счастливчиком, поскольку сердечный приступ его не прикончил с первого раза, и настоятельно посоветовали отказаться от жареного мяса и вообще от всей пищи, богатой холестерином. Они зашили Бушу правое плечо и наложили гипс на два раздробленных пальца. Все вопросы по поводу происхождения этих ран остались невысказанными, после того как Симон дал врачам пять тысяч евро. Уже через неделю Буш пришел в себя настолько, что смог вылететь домой. Сойдя с трапа самолета, Поль угодил прямо в объятия встречавшей его Дженни. Она десять минут молча тискала мужа, и только после этого принялась отчитывать за все то беспокойство, какое ей довелось пережить по его милости.

И вот Буш сидел в кабинете капитана Делии, выслушивая грандиозный разнос.

— И ты хочешь сказать, что отзываешь обвинение в нарушении условий досрочного освобождения? — бушевал Делия.

— У этого парня жена при смерти, и он, пытаясь ее спасти, выполнил кое-какую честную работу, — объяснил Буш.

— Тогда из-за чего весь тот шум, который ты поднимал раньше? — Капитан возбужденно расхаживал по кабинету. — Почему понадобилось сажать этого Сент-Пьера под домашний арест?

— Я перестарался. Майкл мой хороший друг, и мне показалось, он злоупотребил нашей дружбой. Но все встало на свои места, как только я узнал обстоятельства. Майкл Сент-Пьер не нарушил ни единого закона Соединенных Штатов, если не считать одного мелкого проступка: он без разрешения покинул пределы штата. Я не смогу жить спокойно, если отправлю человека за решетку за подобную мелочь. Разве вы со мной не согласны?

— Поль, чтобы больше никакой дружбы с условно-досрочно освобожденными не было! Заруби это себе на носу. — Сняв пиджак, Делия бросил его на спинку и тяжело опустился в кресло. Он подозрительно посмотрел на забинтованные пальцы Буша. — А вот это не желаешь объяснить?

— Ребята баловались, захлопнули дверь машины. Боль была жуткая.

Делия усмехнулся.

— Слушай, ты буквально рассыпаешься на части. Тут у нас ходят упорные слухи, что у тебя были серьезные нелады с сердцем. Как ты думаешь, при таких темпах протянешь еще хотя бы год?

— Да со мной все в порядке. Подумаешь, ел слишком много жареного. Но вот Дженни действительно пилит меня, требует, чтобы я ушел на пенсию.

— Ну а ты сам что думаешь?

— Если честно, мне уже приходили мысли о том, чтобы пойти по проторенной дорожке и открыть бар. Не знаю. Пока мне кажется, я не переживу, если не смогу каждый день лицезреть ваше улыбающееся лицо.

Встав, Буш направился к выходу. Но Делия его остановил.

— Ты Тэла давно не видел?

— Тэла? — обернулся Буш.

— Да, Тэла. Помнишь, того типа из министерства. Который вел дело против тебя.

— Да по мне пусть он сдохнет.

— Эй, такими вещами шутить нельзя.

— Ладно, если я его увижу, то дам вам знать. — Буш спокойно вышел из кабинета капитана.

ГЛАВА 41

Жилые покои находятся в восточном крыле Ватиканского дворца и выходят многочисленными окнами на площадь Святого Петра. Укрытые от окружающего мира, они являются тем местом, где Папа может остаться наедине с самим собой, где глава католической церкви может хоть на краткий миг обрести какое-то подобие нормальной жизни. В библиотеке на полках из красного дерева стоят пять тысяч томов. В этом помещении Папа в одиночестве читал книги, знакомился с журналами и газетами светского мира. Три больших телевизора в углу были настроены на выпуски всемирных новостей. Свободно владеющий восемью языками, понтифик чувствовал себя как дома в любом уголке земного шара. Он получал удовольствие, наблюдая за тем, как выпуски новостей формируют общественное мнение.

Симон сидел, потупив взор, в приемной, отделанной в багровых тонах. Диваны и кресла, обитые потертым красным бархатом с золотой окантовкой, восходили к эпохе Возрождения, когда это место являлось центром не только духовной, но и политической жизни мира. Строгая черная ряса и белый воротничок Симона резко контрастировали с богатой обстановкой. Сам он всегда чувствовал себя неуютно в такой одежде, словно у него не было права ее носить; однако, надо признать, облачение священника неизменно действовало на него успокаивающе. Казалось, он впитывает духовную составляющую раскроенной и сшитой по особому фасону ткани. Положив руки на колени, Симон торжественно держал деревянную шкатулку с ключами, которую неизвестный мастер вырезал две тысячи лет назад. Открыв крышку, священник в последний раз насладился видом ключей.

Открылась дверь, ведущая во внутренние покои.

— Его святейшество сейчас вас примет, святой отец, — произнес по-итальянски невысокий лысый мужчина. Архиепископ Баптисте, личный секретарь Папы Римского, был в обычной для своего сана пурпурной сутане.

— Благодарю вас, ваше преосвященство. — Симон преклонил колени. — Вы передали его святейшеству мою просьбу?

На его взгляд, для этих ключей существовало единственное действительно надежное место: их должен был постоянно держать при себе самый охраняемый человек на земле.

— Наш святой отец нашел это весьма забавным, — ответил кардинал. — Ему еще никогда не приходилось носить связку с ключами.

Они вошли во внутренние покои, где их ожидал Папа.

ГЛАВА 42

Листва радовала свежей зеленью последние дни; осень была уже не за горами. Зеленое однообразие скоро превратится в мозаику багрянца и золота, как происходит каждый год на памяти человечества. Цветы, посаженные в прошлом месяце, только что распустились: это были ее любимые маргаритки. Майкл опустился па колени и, ласкаемый теплым сентябрьским ветерком, в тысячный раз перечитал слова, высеченные на простом надгробии:

МЭРИ СЕНТ-ПЬЕР

Бог подарил ее Майклу,

Майкл подарил ее Богу

Они провели вместе три недели. Их счастью не мешал никто. Мэри словно расцвела вновь. Ее улыбка стала ослепительной, зеленые чистые глаза светились. Время проходило в полном безделье. Они отключили телефон, выбросили телевизор и компьютер. Еду и все необходимое привозили им на дом. Жизнь заключалась в том, чтобы говорить, есть, смеяться и находить утешение во взаимной близости. Любовь выражалась не словами, а взглядами и поступками. В настоящей любви есть успокоение, познать которое могут только те, кто ее пережил. Теплое и надежное, оно свободно от злости и ревности. Эта эйфория, превосходящая все то, что способны дать наркотики, делает человека неуязвимым перед жестокой жизнью.