Там, где мы служили... - Олег Верещагин

6

Банда и в самом деле прошлась по Суахару здорово. Местное население, высыпавшее навстречу трейлерам, деловито разорвало в клочья бандитов (и запасливо растащило клочья по закромам), после чего принялось жаловаться на жизнь — с ударами в грудь, кликушеством, вырыванием волос и плачем. Слушать жалобы было мерзко — никакого сочувствия они не вызывали, такие изъявления эмоций напоказ северяне заранее воспринимали как показуху и обман.

Пока разгружались трейлеры, штурмовики уселись наконец-то завтракать. Горячие консервы были очень кстати. Вокруг тут же собрались местные — торчали, смотрели в рот туповатыми глазами, пока Курт не шуганул их.

— Не могу есть, когда на меня такие уроды смотрят, — сердито сказал он, садясь на место. — Хоть бы сопли подбирали!

— Так, кто поел — чистить оружие, — приказал Джек. Майкл чуть наклонился к нему и шёпотом произнёс:

— Вон тот парень хочет тебе что-то сказать. Вон тот. Со шрамом.

Молодой махди неуверенно приближался к штурмовикам. Потом, словно решившись, разом пересёк оставшееся расстояние и присел напротив Джека, не сводя с него пристального взгляда. Лицо местного украшал в самом деле примечательный шрам — кто-то вырвал ему левый глаз, изуродовав скулу и лоб. Но в остальном в отличие от большинства обитателей деревни парень не имел никаких уродств.

— Ты знаешь Ала Шамзи, господин с Севера? — тихо, еле слышно спросил он.

Джек отставил банку с недоеденными консервами. Сухо, коротко ответил — словно выстрелил словом:

— Да.

— В нашей деревне — главный жрец Ала Шамзи. Он из Диффы. Он прячется тут. Его бог его оставил, бежал от вашей силы — и жрец бежал тоже. Сюда.

— Ты точно это знаешь? — Джек по-прежнему говорил сухо, негромко.

— Он сделал мне это, — махди указал на свой глаз. — Он хочет бежать в землю, которую вы называете Йотунхейм. Говорят, его бог всё ещё там.

— Он там был недавно, — сказал Витька. И передёрнулся. Джек не посмотрел в его сторону — он снова обратился к махди:

— Если ты сказал правду — ты получишь награду. Золотыми монетами.

Махди скривился:

— Брось это золото в воду или в песок. Мне оно не нужно. Убей жреца, господин с Севера. Вот и моя награда.

— Показывай дорогу, — Джек поднялся.

Кажется, этот самый жрец почуял приближение штурмовиков, потому что попытался вылезти из дома, в котором жил, примитивно — в окно, как мелкий воришка, спасающийся от вернувшихся хозяев. Но Джек чего-то подобного ожидал — от увесистого удара кулаком в челюсть жрец грохнулся обратно в дом, а Джек, проскользнув в окно, спокойно сказал:

— Стой. Прибежал.

Остальные штурмовики входили в дверь. Жрец — здоровенный чернобородый атлет средних лет, в котором было, кажется, больше арабской крови — сидел на полу, бессильно мотая головой. Глаза у него были мутные, с губ капала слюна. Джек, наклонившись к нему, разорвал свободный серый с чёрными полосами халат.

Невыносимым зловонием пахнуло на штурмовиков — словно открылся люк в омерзительную клоаку.

— Всё точно, — со странным удовлетворением буркнул Джек. Он единственный не отстранился. Под свободным халатом плечи жреца покрывала полусгнившая человеческая кожа, жутким плащом спадавшая с плеч.

Жрец отстранился. Муть исчезла из его глаз, уплыла, словно туман. Они зажглись осмысленной, лютой злобищей — но бессильной сейчас.

— Ненавижу, — сказал он и плюнул кровью на сапоги Джека.

Сержант побелел. Если честно, Витька думал, что сейчас англичанин застрелит жреца. Всем было известно, какие счёты у Брейди с Ала Шамзи. Но Джек не убил. Джек даже не ударил. Даже не закричал. Он просто нагнулся к жрецу и сгрёб его за грудки. А потом заговорил — очень тихо, но отчётливо и со страшной, железной истовостью:

— Я раньше думал, что таких, как ты, нужно просто убивать. Уничтожать, как бешеных собак. Но теперь я так не думаю. Тебя — судить нужно, гадина. Обязательно судить. По всем правилам. За всех, кого ты замучил и кого по твоему приказу замучили. И за наших, и за ваших даже. И мы тебя будепм судить, тварь. Публичным судом. Открыто. Чтоб все про тебя знали. Чтоб все тебя ненавидели. И потом тебя повесят. И забудут.

Махди ничего не ответил. Только оскалился, как бессильный, хоть и страшный, зверь. И снова плюнул.

А Джек — засмеялся. Холодно и коротко. Беспощадно.

Никто не ожидал, что известие о поимке жреца вызовет такой странный резонанс. Штурмовики издалека заметили групу встречающих — капитана Фишера, ребят из взвода, свободных от дежурства, а ещё — какого-то молодого мужчину в полувоенном без знаков различия и так же одетого высокого тонколицего паренька лет 15–17. Мужчина был с оружием, а парень — без, стоял себе справа от Фишера и посматривал на белый свет из-под кашатновой чёлки бледными голубыми глазами.

— Товарищ сержант… — Фишер отдал салют. Джек, отсалютовав в ответ, ткнул за спину:

— Вон он, товарищ капитан.

— Хорошо, — Фишер повернулся к мужчине слева. — Он твой, брат. Крепко владение предков.

— Огонь хранит владение предков, брат, — тот чуть склонил голову. А парень шагнул вперёд и положил руку на плечо жреца.

Витька потом долго вспоминал глаза махди. И тот ужас, который появился в них — вытеснив начисто все остальные чувства, даже ненависть.

А Джек опять засмеялся…

…Отделение сидело в палатке. Витька только что ввалился внутрь и разувался — он отвозил Брекки домой и привёз обратно охапку ярко-солнечных цветов.

— Жарки! — удивлённо вскочил Олег. — Как у нас!

Цветы сияли так, что палатку будто осветило второе солнышко. И тут Джек, сидевший на своей кровати, вдруг сказал:

— Не верю. Не верю, что это получилось… — на него смотрели молча, смотрели все, а цветы, поставленные в какую-то пустую банку, словно бы стали центром палатки. — Это всё равно что убить свой страх, — продолжал Джек. — Вот он за тобой ходил по пятам… год ходил по пятам, не давал покоя. Друзья погибли из-за него. А потом ты с ним встретился лицом к лицу — и оказалось, что он всего-то — бессильная тварь в гнилой коже. И что его упаковали и увозят на переработку. Но самое странно — теперь вокруг… — сержант мучительно передохнул. — Теперь вокруг очень, очень пусто…

— Вокруг не пусто, — мягко сказал Майкл. — Вокруг мы, Джек.

Джек осмотрелся. И неожиданно сказал удивлённо — и улыбнулся:

— Да. Правда.

Хильда понюхала жарки. И задумчиво произнесла:

— А нас перебрасывают.

— Куда?!

— Когда?!

— Кто сказал?! — посыпалось со всех сторон.

— Слышала, как Фишер говорил по рации. Когда — не знаю, н оскоро. А куда… Курт, радуйся. На юг, к границе Орании.

— Хузза! — подпрыгнул Курт на кровати.

— Значит, мы уезжаем отсюда, — тихо сказал Джек. — Вот что, ребята… Давайте-ка отпросимся у Фишера и съездим… туда.

Никто не спросил — куда.

Никто не спросил — зачем.

7

С гор по-прежнему тянуло холодком, но он ничего не мог изменить — кругом кипело лето. Настоящее лето, и даже солнце почти не пряталось за тучи, хотя уже вечерело.

Редкая цепочка людей стояла на поле перед горами, за которые начал садиться остывающий диск. Алые отблески уходящего дня сделали лица суровыми, резкими — именно такими были лица Горных Стражей в те времена, когда мир был молод, когда их земля ещё не погрузилась на дно океана и не восстала оттуда…

Наверное, Горные Стражи видели многое и слышали немало клятв. Молча они внимали и этой, звучавшей ныне…

Первым поднял руку Джек, и его голос был хриплым — но ни голос, ни рука не дрожали, а лицо его было странно-вдохновенным…

— Я, Джек Брейди…

Ему откликнулись другие голоса — решительные, молодые:

— Я, Майкл Фой…

— Я, Ян Фландерс…

— Я, Хильда Викст…

— Я, Курт Штумме…

— Я, Иосип Недич…

— Я, Хёгни Улафсон…

— Я, Виктор Ревок…

— Я, Йожо Габац…

С гор сильней дунул ветер, резанул по лицам, но строй качнулся — и устоял. А с ветром, казалось, долетели из дальних далей и другие голоса…

«Я, Иоганн Херст…»

«Я, Елена Золотова…»

«Я, Эрих Зильбер…»

«Я, Жозеф Вилье…»

«Я, Пётр Заров…»

И молчаливыми свидетелями — казалось? тени? — стоят по бокам Горных Стражей ещё и другие. Уже не живущие здесь, в этом мире. Но незабвенные, хорошо знакомые и строгие…

— …клянусь… — голос Джека тонко зазвенел от волнения, казалось, ещё миг — и сломается… но его подпёрли остальные голоса, слившиеся в хор:

— …что сохраню память о братстве по оружию, обретённом здесь, там, где мы служили, до самой смерти. Если я забуду, если подниму оружие на товарищей или не подниму — за товарищей, если не отдам все силы, всю кровь, всю волю борьбе за наше единство в дни мира и войны — пусть меня постигнут смерть и забвение, как человека без чести. Тому порукой — мои друзья и эта земля, политая нашей кровью!