По делам их - Надежда Попова

— Не надо, — попросил Курт мягко. — Мне этот разговор неприятен, как и тебе.

— Ты уже говорил это; я помню — все эти три дня.

— Я знаю. Но что можно поделать, если иных слов подобрать просто-напросто нельзя. Мне, повторяю, неприятно все это обсуждать и тяжело будет выслушивать твои ответы, но так более продолжаться не может. Я хочу знать все. Я должен знать все.

— Что именно? — с усталым отчаянием уточнила та. — Сколько их было в моей жизни — заметь, до тебя и совершенно не имеющих никакой для меня значимости?

— Да, хотя бы, — подтвердил Курт болезненно. — И дело не в тривиальной ревности. Но знать я должен все.

— Спрашивай, — повторила Маргарет тихо, придвинувшись ближе; он опустил голову, проведя по лицу ладонью, словно стремясь стереть, сбросить нечто, бывшее маской кого-то другого, кто мог бездумно ввергнуться в пропасть слепой страсти, забыв обо всем.

— Я знаю о троих, — глухо выговорил Курт, глядя в пол, и, тяжело обернувшись к ней, посмотрел в глаза, пытаясь отследить ответ, которого, возможно, не будет произнесено вслух. — И Шлаг. Четверо. Ты убила четверых молодых парней, виновных в том, что… В чем? В том, что всего лишь надоели тебе?

— Боже, ну, какое тебе до них дело? С тобой я так не поступлю; разве не это главное?

— Ты обещала ответить, — напомнил он, и Маргарет вздохнула.

— Ну, пусть так… Хорошо. Вот тебе честный ответ. Да, ни о ком из них я изначально не помышляла, как о любви на всю жизнь, однако каждый — каждый! — в момент, когда я обращала на него внимание, когда отвечала на ухаживания, когда… Каждый был обаятельным, неглупым, здравомыслящим; словом — привлекательным, не только в смысле внешнем; это для женщины может быть довольно ладной фигурки и милого личика, ибо, — она зло усмехнулась, — в этом ее роль в нашем обществе — быть хозяйкой или, во всяком случае, любовницей. Предметом отдохновения вроде охоты или выпивки.

— Не для меня, — возразил Курт. — И не ты.

— Я знаю, — вздохнула она с мимолетной улыбкой, принужденной и невеселой. — Однако они… Сначала любой стремился стать еще лучше, еще умнее, обаятельнее и достойнее, но затем каждый становился… прости… глупым щенком, бессмысленно скулящим у ноги, а кое-кто — превозносящимся своей удачей задавакой, влюбившимся в собственный успех. И если подле меня не обнаруживался вдруг глупый болванчик, то — словно крестьянин, для которого я неожиданно становилась такой же Мартой или Фридой, чья роль в его жизни есть лишь угождение его тщеславию и потакание тайным желаниям. Остатков их разума хватало лишь на то, чтобы увидеть, как я охладеваю к ним, и тогда начинались угрозы — и угрозы раскрытием тайн наших встреч, и, в конце концов, угрозы моей жизни. Что я должна была делать? И без того пришлось нанимать этих братьев швейцарцев, чтобы чувствовать спину закрытой… Я должна была просто дожидаться, когда у одного из них хватит, наконец, духу заколоть меня на улице? Или перестать появляться на людях? Что ты бы сделал?

Курт не ответил, снова отвернувшись и глядя в пол; Маргарет сжала пальцы на его ладони.

— Я оберегала свою жизнь, — сказала она негромко, но неколебимо. — Оберегала, как умела.

— Хорошо, — наконец, отозвался он с усилием. — Пусть так. Но с Филиппом все было чуть иначе.

— Он сам виноват. В отличие от… прочих, он знал, кто я. И, поверь мне, в этом для него была немалая доля моей привлекательности; согласись, милый, тебя ведь тоже возбуждает эта мысль?

— Как и тебя, верно? — в тон ей отозвался Курт с напряженной усмешкой. — Кроме всего прочего, разве не идея склеить инквизитора занимала тебя, когда ты начала играть со мной?

— Лишь поначалу; да, это было… интригующе, — признала она нехотя. — Но — послушай; в любви всегда так, первый толчок ничего общего не имеет с возвышенными чувствами, с душевной привязанностью; первый толчок вообще не касается ни возвышенности, ни души. Изначальное желание получить кого-то зарождается вдалеке от всего этого. Обращая внимание на красивую женщину, ты, разве, думаешь о ее душе, чувствах, мыслях? Нет. Ты думаешь о своих чувствах, вернее, лишь об одном из них, причем весьма низменном. И чем это более достойно, нежели что бы то ни было иное?

— Софистика, — шепотом возразил Курт; она вздохнула, с улыбкой проведя ладонью по его щеке:

— Боже; нециничный инквизитор… Но ведь ты понимаешь, что я права. Что ты сам нашел во мне? В первый день нашей встречи — что ты мог во мне увидеть? Тело? И все?.. Но сейчас это не имеет значения — ни то, что видел ты, ни то, что видела в тебе я; сейчас все иначе.

— А Шлаг? С ним как это было? Долго он продержался?

— Прекрати, — велела Маргарет строго. — Да, Шлаг был мил. Умен. Выдержан — до поры. Но и он вскоре стал таким же, как все — с той лишь разницей, что угрожал мне неявно.

— Оклад для книги…

— Да, — кивнула та. — Оклад для книги. Когда я узнала, что происходит, когда он не удержался и рассказал мне, какой подарок готовит, что мне было делать? Любовь и сострадание не являются моими добродетелями настолько, чтобы со всем смириться и изготовиться идти вместе с ним на эшафот, взявшись за руки.

— Я был готов, — еще тише возразил Курт, и она придвинулась ближе, обхватив руками за шею и прижавшись к его виску щекой.

— Да, — согласилась Маргарет. — И это покорило меня совершенно. Никто в моей жизни никогда не делал для меня ничего подобного; и будь уверен, никто из этих влюбленных глупцов не сделал бы.

— Это сделала Рената, — напомнил он; Маргарет помрачнела.

— Да. Она — сделала.

— Ее ты тоже привязала к себе какими-нибудь иголками, нитками… чем еще…

— Нет, — жестко отозвалась та, вновь отодвинувшись. — Рената любила меня искренне, потому что в ее жизни лишь я и была чем-то добрым. Лишь со мною она знала, что важна для кого-то, лишь я ценила ее, а это, милый, многое значит для человека.

— Уж я-то знаю, — согласился Курт, снова уставясь в пол у своих ног и стиснув в замок пальцы. — Кому, как не мне, это знать…

— Ты о своей Конгрегации, верно? Для которой ты важен был лишь как шестеренка, как один из своры, не более — ты об этом?

— Не надо, — покривился он. — Я сам говорил все это, но — не надо. Невзирая на все, невзирая на свое… назовем своими именами происходящее… предательство, я сейчас молюсь о том, чтобы Керна не послушали, чтобы кураторское отделение решило, что старики накручивают, а я в самом деле добросовестно исполнил дознание. Я поступился принципами, которые признаю сам, своими, не принципами Конгрегации. Один раз. Но, невзирая на все, Маргарет, я не желаю оставлять службу, и веры я не менял. Incende quod adorasti, adora quod incendisti[170] — это не обо мне.

— Я не призываю тебя к этому, — возразила та. — Ты желаешь исполнять свою роль дальше? Хорошо. Я помогу тебе.

— Ты? — усмехнулся Курт, обернувшись к ней, но Маргарет была серьезна.

— Да, я. Сейчас, когда я готова ко всему, я уже знаю, как защитить себя от повторения… всей этой истории, а кроме того — я смогу защитить и тебя от твоего начальства. Сейчас меня уже не застать врасплох.

— Бред… — лихорадочно засмеялся он, вновь уронив голову на руки, вцепившись во встрепанные волосы. — Господи, слышал бы это кто-нибудь — ведьма предлагает инквизитору помочь сделать карьеру…

— Знаешь, слышал бы кто-нибудь из твоих братьев все то, что сейчас проповедуется Конгрегацией, лет так пятьдесят назад — и их реакция была бы такой же, — по-прежнему без улыбки возразила Маргарет. — Все меняется, милый. Как знать, что будет признаваться дозволительным еще через пятьдесят лет? Все зарождалось так, любые большие перемены начинались с одного-двух восставших против учрежденного порядка.

— И что же — ты надеешься переменить Конгрегацию с моей помощью? Для этого я нужен?

— Прекрати немедленно! — повысила голос Маргарет, ударив ладонью по подушке. — Прекрати! Я люблю тебя, и это правда, но если ты станешь требовать от меня беспрерывных подтверждений, я взбешусь!

— И что сделаешь? — согнав улыбку с лица, спросил Курт мрачно. — Меня ждет еще один поцелуй ламии? Тогда уже последний?

— Не смей. Довольно. Мы, мой дорогой, в равном положении: у тебя против меня есть мощная Система за твоей спиною и сила, а у меня, невзирая на мое положение — только сила. Твои претензии ко мне равноценны обвинениям, которые мог бы выдвинуть вооруженный до зубов наемник, коему не понравилось, что его оруженосец выше, сильнее и при желании мог бы свернуть ему шею одним движением. Да, я — могу. Всего лишь могу, Курт. Как я должна доказать, что не сделаю ничего подобного?