Место полного исчезновения: Эндекит - Златкин Лев Борисович

Вазген сурово посмотрел на провинившегося.

— Было так? — спросил он пацана.

— Так я же пошутил! — стал оправдываться пацан.

Вазген недовольно покачал головой.

— Если не, можешь держать язык за зубами, то и зубы тебе ни к чему! — вынес он окончательный приговор. — Договоришься до того, что придется питаться одной манной кашей.

Кодла захохотала. Настроение у кодлы всегда переменчиво, почему ее так легко и на бунт поднять, главное, в «струю попасть».

— Слушай, Мочила Деревенская! — неожиданно вцепился взглядом в Корчагина Вазген. — Почему ты считаешь себя невиновным во всех этих убийствах?

Смех сразу же стих. Такая постановка вопроса могла означать, что «князь» подозревает Корчагина, а это сулило интересный поворот событий.

— Да потому, что убирают свидетелей убийства авторитетов! — спокойно ответил Корчагин. — А я в тот вечер из барака не выходил. — А кто выходил, те все уже мертвы. Включая Павла Горбаня.

— Горбань — это тот самый, кто безголового Полковника трахнул? — спросил Вазген, словно не помнил.

На самом-то деле он все прекрасно помнил, просто ему доставило сильное наслаждение еще раз вспомнить и сказать об этом, потому что он был старым врагом Полковника и не жалел о его гибели ни капельки.

Но кодла, которая наполовину состояла из ближайшего окружения Полковника, только ехидно захохотала.

В волчьей стае вожак, промахнувшийся на охоте, умирает под клыками своей стаи.

— Студент! — спросил Игоря Вазген. — А что ты думаешь об этом деле? Тебя же приладили к этому расследованию.

— Следователь из меня плохой! — согласился Игорь. — Я на адвоката специализировался. Но то, что убийца из нашего барака, это — точно! Я уже всех перебрал. У всех алиби. Горбань видел убийцу. Поторопились его казнить. Надо было сначала выпытать.

— А ты сам не выходил из барака? — неожиданно спросил Вазген.

— Я играл с Полковником в шахматы и ждал его прихода, — ответил Игорь. — И никуда не вставал. Вышел из барака только вместе со всеми.

— Слухи ходят по зоне! — намекнул Вазген.

— Скорее всего эти слухи убийца и распускает! — сказал Игорь. — Надо выйти на того, кто распускает эти слухи, и поиметь болезного. «Интрига составляет силу слабых».

— Хорошо говоришь, э! — одобрил Вазген.

Игорь и тут не стал выдавать Вильяма Шекспира, чьи слова он только что процитировал.

Корчагин стал поеживаться. Ночью стоять в одних трусах на «правеже» не очень хорошо. Кожа его покрылась даже мелкими пупырышками, «мурашками» пошла.

«Князь» заметил это.

— Один грузин входит в купе поезда и видит лежащую на второй полке женщину. Он так на нее посмотрел, что она сказала ему: «У меня вся кожа „мурашками“ пошла!» На что грузин ей ответил: «Я уже два раза сифилисом болел. Мне только твоих „мурашек“ еще не хватает!» И ушел в другое купе.

Кодла весело заржала, одобрив анекдот.

Игорь уже слышал этот анекдот на пляже вместе с Леной. Но там его рассказывал грузин, а главным героем анекдота был, разумеется, армянин.

— Холодно! — коротко пояснил Корчагин, которому, действительно, было не до смеха.

— Иди досыпай, Корчагин! — разрешил ему «князь». — Хорошо, что ты мне напомнил о «швейке».

Корчагин недоуменно посмотрел на Вазгена, не помня, чтобы он напоминал тому чем-то о «швейке», но потом он решил, что нечего «брать в голову», и ушел в барак досыпать, утром смена.

А Вазген посмотрел вопросительно на ближайшее окружение, с горечью отметив, что без Арика стало как-то пусто.

— На «швейке» все готово? — спросил он печально.

— Ждет с нетерпением! — ответил один из кодлы, и все так весело заржали, как будто готовилось цирковое представление.

Вазген важно встал, немного покачнувшись, из чего Игорь вывел, что «князь» выкурил не один «косячок».

— Пойдем, Студент, с нами! — полупредложил, полуприказал «князь». — Увидишь, как мы разбираемся с предателями. Что ждет всех сук в зоне!

Игорю деваться было некуда, и он пошел вместе с кодлой на «швейку», где, как он понял, что-то готовилось особенно ужасное, иначе не было бы столь явного оживления, стольких горящих волчьим блеском глаз.

Его наихудшие предположения подтвердились.

Едва Игорь вошел на «швейку» вместе с кодлой, как тут же заметил привязанного к швейной машинке мастера.

Взгляд наполненных ужасом глаз мастера взметнулся навстречу Игорю, словно надеясь на чудо, которого, увы, не произошло.

Крепкий кляп мешал мастеру кричать, иначе его крики и вой сразу бы достигли «вахты» и контролеры с охранниками прибежали бы выручать своего незадачливого агента.

— Решил, фраер, что сдашь моих друзей и ничего тебе не будет? — спросил глухим от ярости голосом Вазген. — Конечно, завтра девочки приезжают, и тебе хана! Нет больше мастера «швейки», а есть «сучкоруб». А тебе не хотелось работать «сучкорубом», и ты решил стать просто сучкой. А я сук наказываю страшно. Так, что по зонам рассказывают долго в назидание потомкам. Значит, сигнал подал на «вахту», окошко открыл и думал, что никто этого не заметит? На зоне все всё замечают, баран. Один год тебе сидеть осталось. Лучше бы ты его провел даже в каменоломне, больше бы шансов остаться в живых было. Та какой рукой окошко открывал?

Но мастер был просто не в состоянии ответить даже жестом. Он был уже близок к помешательству, кляп во рту мешал ему не только кричать, но и вымаливать пощады, хотя ни о какой пощаде речи не могло идти. Мастер самолично теперь понял, каково становиться между молотом и наковальней.

— Молчишь? — ехидно спросил Вазген. — Не помнишь? Тогда пришейте ему пальцы у обеих рук, чтобы он и на том свете не смог открывать окошки в аду.

В кодле «князя» были не только блатные, но и приблатненные мужики, работающие в полную силу, в отличие от блатных, которые только числились на работе, в то время как работали за них другие.

Один из них был швей-мотористом шестого разряда, так ловко он строчил на машинке.

Мастер был привязан так, чтобы можно было в любой момент освободить любую из его рук.

Начали с правой. Швей-моторист шестого разряда вместе с другим приблатненным, очень сильным молодым парнем, схватили правую руку мастера и пристрочили ему на машинке все пальцы друг к другу двойным швом, наложив кожу пальцев так, что сделать это стало возможным лишь при полной прострации мастера, который уже, видно, смирился с судьбой и, если молил о чем-нибудь Бога, то лишь о быстрой смерти.

Но Бог к его мольбам не прислушался. И обе руки мастера подверглись экзекуции, страшной пытке. Причем после прошива каждой руки, мастера приводили в чувство, обливая холодной водой и делая ему взбадривающий укол, после которого он не сразу терял сознание, а Долго испытывал жуткую боль.

Игорю страшно было смотреть на такую экзекуцию, но он не мог взять и уйти. Вернее, попробовать он смог бы, но неизвестно, чем бы это кончилось. Могли понять его неправильно. А кодле, что одного «кончать», что двоих, все едино.

Конец мастера был не менее жесток, даже более страшен: по знаку Вазгена мастеру аккуратно взрезали глотку и, достав крючком язык, вытащили его целиком наружу, сотворив «колумбийский галстук», о котором так много писали в газетах.

Но фантазия Вазгена пошла дальше. Его выдумка показалась ему более интересной: язык мастера вогнали в рабочую рукавицу и прострочили на машинке, причем мастер, находясь под воздействием какого-то наркотика, все это ощущал.

В таком виде, пришитым к машинке, мастера и оставили истекать кровью, а сами палачи покинули «швейку» в весьма приподнятом настроении.

На обратной дороге «князь» заметил Игорю:

— Каждый человек рано или поздно становится перед выбором! Главное, сделать верный выбор, чтобы не прогадать, как это получилось у мастера.

— «Тяжелая ошибка часто приобретает значение преступления»! — ответил Игорь.

На этот раз он скрыл Сенеку.

— Ты понял! — удовлетворенно сказал Вазген на прощание.