Золотой характер - Виктор Ефимович Ардов

class="p1">Шофер взял в левую руку свой кукан — на нем тяжело висели крупные рыбины; в правую руку взял кукан начальника своего — на нем жалко болтались засохшие мелкие рыбешки. Одновременно окунул их несколько раз в воду, затем поднял и, как живую диаграмму, понес к багажнику, весело улыбаясь.

Через несколько минут, догоняемые зловещей тучей, мы уехали домой…

А перед следующей субботой, когда я предложил приятелю снова вступить в контакт с Резецким, он подумал и сказал:

— Знаешь что? Давай целиться на попутную машину… А не случится попутной — будем ловить под городом…

И я согласился.

Рисунок М. Черемных

НА ФУТБОЛЬНОМ МАТЧЕ

Во все горлышко.

С. Шатров

„КАЗБЕКСКАЯ“ ИСТОРИЯ

Мы сидели в ресторане «Казбек» под заснеженным горным кряжем с могучим орлом на вершине. Справа от орла из горного ущелья поднималась прекрасная горянка с кувшином на плече. За горянкой шел здоровенный натюрморт: битая дичь, фляга вина, опрокинутый бокал. Роспись кончилась у джазового помоста. Джазисты сидели на высоких табуретах, задрапированных золотистым плюшем. Несмотря на ранний час, музыканты были уже немного навеселе. Они нахально разглядывали публику и лениво перебрасывались репликами.

К нам подошел официант, пожилой мужчина с толстым обручальным кольцом на левом мизинце. Он подал меню в дорогом кожаном переплете. Катя полистала книжицу и заказала салат и две порции битков по-казацки, самое дешевое из всех блюд.

— Пить будете? — спросил официант.

— А как же, — сказал я.

— Столичную? Особую? Юбилейную? Из коньяков имеется: «Ереван», «Пять звездочек»…

— Лимонад будем пить, — сказала Катя.

Лицо у официанта сделалось кислое. Мне стало неудобно, и я заказал еще бутылочку сухого вина.

Официант исчез надолго. Он, видимо, решил не слишком церемониться с нами. Он появился так минут через двадцать и сообщил, что биточки по-казацки кончились.

— Тогда дайте котлеты по-домашнему.

— И котлеты кончились.

— Судак отварной, — сказала Катя, заглядывая в меню.

— Судак за обедом кончился.

— Яичницу, — сказала Катя.

— Яичница кончилась, — сказал я.

— Точно, — подтвердил официант.

— Слушайте, — сказал я. — У вас на кухне несчастье случилось? Некому работать? Что ни спросишь — все кончилось.

— Смотря для кого, — не скрывая своего презрения, сказал официант. — Порционные блюда все налицо: фирменный шашлык «Казбек», сациви, цыпленок табака…

Официант перечислял блюда, не глядя на нас, словно шахматист, играющий вслепую. Вдруг он встрепенулся и бросился навстречу вошедшей компании. Впереди шел рослый парень в черном свитере крупной вязки, в шерстяных брюках без отворотов. Каштановая бородка обрамляла его молодое лицо. Девицы, что шли сзади, были тоже хороши: толстогубая, пышногрудая брюнетка в таком узком платье, что непонятно было, как она в него втиснулась, и другая — блондинка в белом свитере, висевшем на ней, как балахон, и в юбке колоколом. У обеих глаза были подкрашены синим. Они шли, громко разговаривая друг с другом, будто в ресторане, кроме них, никого не было.

— Я вам столик оставил, — сказал заискивающе официант.

Он подвел их к соседнему столику и снял с него табличку:

«Занято. Делегация».

— Вэл Пахомыч, — сказал парень, и тут я узнал его, несмотря на бородку. То был Родька из нашей школы.

— Что будем кушать, герлс? — спросил Родька, когда все расселись за столиком.

— Кто сегодня бармэн? — спросил Родька.

— Сегодня в буфете работают Алексей Павлович, — ответил официант.

— Скажи ему, чтобы сбил «Золотой шар». Три коктейля.

И Родька по возможности громко объяснил, какой он любит коктейль, и затем долго и, видимо, со знанием дела заказывал ужин, после чего величественно отпустил приятно улыбающегося официанта. Я посмотрел на Катю. Она сидела, не оборачиваясь, не глядя в сторону Родьки, но я отлично понимал, что стоит ей эта встреча.

Родька закурил сигарету. Ударник джаза, молодой, но рано располневший человек, перегнулся через барабан и весело крикнул:

— Привет, Род! Девочкам скучно?

— Девочки хотят поразмять кости.

Ударник кивнул. Заухал барабан, призывая джазистов изготовиться. Трубач вскинул трубу, и оркестр пустился с места в джазовый галоп.

Родька встал со стула, следом поднялась брюнетка, и они пошли покачиваясь меж столиков. Ритм все убыстрялся, и в музыке слышались тревожные паровозные гудки, барабан и контрабас имитировали перестук колес бешено мчащегося поезда, саксофоны выли вовсю, как бы предчувствуя крушение. Танцоры запрыгали, закружились, тщетно пытаясь совладать с неистовым ритмом, только Родька, небрежно держа брюнетку за талию, еле передвигал ноги. Он волочил их, словно его башмаки были подбиты свинцовыми подошвами. Брюнетка тоже еле отдирала туфельки от пола.

Я посмотрел на Катю. Она сидела совсем скучная. Ей, наверное, вспомнилось все. Не так уж много времени прошло с тех пор.

— Может, пойдем отсюда? — сказал я.

— Останемся, — сказала Катя.

Музыка кончилась, и Родька повел брюнетку к своему столику. И тут он увидел нас.

— Салютик! — сказал он. — Все там же, на стройке вкалываете?

— Вкалываем. А ты?

Он вынул цепочку с автомобильным ключом и начал вертеть ее вокруг пальца.

— Как видишь, перебиваюсь с водки на коньяк.

— Где работаешь?

— Не нуди хотя бы в ресторане, — сказал Родька. — Расскажи-ка лучше, что вы делаете на стройке?

— Трудимся, — сказала Катя.

— Куете чего-то железного?

— Знаешь что, — сказал я, — иди ты ко всем чертям!

— А ты толком ответь: куете или не куете? Где вкалываете? На бетономешалке? Нет, наверное, по кирпичной кладке ударяете. А ну, Катя, покажи свои трудовые ручки. Так оно и есть, Днем на бетономешалке, а вечером коллективно песни поете. Роскошная жизнь! — И он издевательски пропел: — «Ой, цветет калина в поле у ручья».

Мне захотелось дать Родьке оплеуху. Просто руки чесались съездить ему по физиономии. По красивой, наглой, развязной, улыбающейся физиономии. Точно так же нахально он улыбался и острил в тот памятный день, когда мы решили всем классом поехать работать на стройку. В тот день у него была такая же самоуверенно-нахальная, великосветская физиономия. И, наверно, когда он объяснялся с Катей, с милой, застенчивой, чистой, по уши влюбленной в него тогда Катей, у него, ручаюсь, тоже была эта беззаботная, весело-шкодливая, сволочная физиономия…

— Проваливай ты к своим герлс и к своим друзьям, что целыми днями околачиваются около Центрального телеграфа. Иди пей свой кальвадос, — сказал я.

— А кальвадос не плох, — сказал Родька. — Жалко, у нас его не достанешь.

— Иди, иди, — сказал я, — побегай за иностранцами, может, подарят бутылочку и заодно выторгуешь у них пару дырявых носков…

— И выторгую, — сказал Родька. — Тебе-то что? А-а, понимаю, благородное негодование, напишешь статью в газету. Хочешь, заголовок дам: «Встреча с тунеядцем».

Это было уже слишком. Я вскочил со стула.

— А ведь не ударишь, — сказал Родька,