Метаморфозы вампиров-2 - Колин Уилсон

— Доступа в твой ум у него не будет, только в его зеркальный образ.

Склонившись над зеркалом, Карлсен удивленно увидел там чуть затуманенный образ своего лица — удивленно потому, что стекло казалось просто окном в черное ночное небо. Само лицо висело в пустоте, словно голова отнята была от тела, причем темень придавала ему некую призрач— ность, зыбкость.

Однако прав был каджек: интуиция подсказывала, как именно действовать дальше.

Ум полонили мысли о Клубине — настолько четко и ясно, что возникало подозрение о некоем телепатическом контакте. А может, это просто своеобразный эффект, создаваемый зеркалом. Энергия, чувствовалось, так велика, будто он вступил в какое-то мощное силовое поле или быструю реку. Различие в том, что эта сила стремилась не в каком-то одном направлении: овевающие течения как бы пронизывали пространство и время чуть ли не встречно. Так, должно быть, ощущается какая-нибудь магнетическая воронка: все равно, что присутствовать в клетке с незримой, но на редкость подвижной, вкрадчиво льнущей живностью.

Несколько минут ушло на то, чтобы освоиться с этим странным ощущением — здесь пригодилось теперешнее глубокое спокойствие, иначе было бы непросто. Начав, наконец, чувствовать себя частью этого энергетического водоворота, Карлсен уловил в этом для себя некоторые возможности. Энергетические потоки в некотором смысле подобны были вагончикам, каждый из которых, прежде чем следовать дальше, на секунду притормаживал. В зависимости от нужного направления, можно было «запрыгивать» в него и «ехать». Уносящийся «пассажир» представлял собой не полновесную личность, а лишь некоего наблюдателя, который, отобщаясь, собирал гораздо больше сведений, чем он сам. Иными словами, зеркало походило на телескоп, направляя который, можно было постигать иные сферы времен и мест.

Как-то невзначай вспомнилось о подземных пещерах Криспела. Едва мысль обратилась в этом направлении, как он осознал, что стоит в кабинете у Мэдаха — сам монах сидит за столом, взыскательно разглядывая зажатый меж большим и указательным пальцами желтый кристалл. Мэдах, очевидно, поглощен был работой, но через секунду, явно почувствовав, что за ним наблюдают, растерянно вскинул голову. Понимая, что времени особо нет, Карлсен сменил направление мысли — все равно, что прыгнул в другой «вагон», снова слившись с водоворотом магического зеркала.

Зная теперь принцип действия, времени он не терял: встречу с гребисом нельзя было оттягивать до бесконечности. Мысль о черной тени по-прежнему тревожила, но не настолько, чтобы как-то задевать эмоции — некая часть ума словно лишена была силы реагировать. С уверенностью, исходящей из какой-то глубинной интуиции, он обратился мыслями к Клубину, веля себе попасть в его поле зрения.

Как и с Мэдахом, это произошло мгновенно. Гребис, опершись руками о барьер, одиноко стоял на вершине Броога и озирал окрестности. Личину Люко он успел сменить и смотрелся теперь как при их первой встрече. Однако было и различие. Он теперь казался выше, и было в его согнутой позе что— то странно зловещее, как у стервятника, с хищной зоркостью высматривающего, куда прянуть.

Отсюда было видно, что та самая гора-замок все еще держалась, даром, что главный шпиль исчез, а остатки круглого озера мало чем отличались от мутной лужи.

Карлсен не то чтобы фактически находился на Брооге (он все же сознавал, что смотрит в зеркало), просто картина была настолько достоверна, будто вокруг — трехмерное телеизображение.

Гребис по-прежнему озирал Джиреш, но чувствовалось, что ему вдруг открылось присутствие ненавистного землянина. Выдержав паузу, он, не оборачиваясь, произнес:

— Я удивлен, что ты все еще здесь.

Слова, сами по себе вполне нейтральные, ясно давали понять: скорей, от беды подальше, убирайся к себе на Землю. Со спокойным сердцем (время от этого шло как бы медленнее) Карлсен безошибочно уяснил смысл слов Клубина. Скрытый укол должен был вызвать слепое раздражение, чреватое для противника уязвимостью. Карлсен же отнесся к сказанному с полнейшим хладнокровием, будто они всего-навсего сидели за шахматной игрой.

Наиболее правильным было промолчать. Карлсен так и поступил.

Клубин вынужден был обернуться. Он понял, что, заговорив первым, сам оказался в невыгодной диспозиции, а потому встал молча, ожидая слов от Карлсена.

Сразу же чувствуется: подрастерялся. Не видя к возвращению Карлсена никаких мыслимых причин (кроме, разве что, покончить с собой), он насторожился. Озадачивало и то, что невозможно проникнуть в мозг безумца.

Сходство между этим Клубином и тем, что встречал в Гавунде, было, можно сказать, нарицательным. Тот Клубин смотрелся аскетичным и слегка усталым, с мешками под глазами, выдающими в нем обремененного чрезмерными заботами человека. Этот лучился мощью и полным самовластьем. Налицо была грубая сила того же Люко, только с куда большей уверенностью в могуществе собственной персоны.

Больше всего впечатляли глаза. Даже в Гавунде Клубину непросто было скрывать их проницательность — теперь же они пронизывали силой поистине физической. С внезапной ясностью Карлсен осознал, что сила Клубина — это своего рода разновидность гипноза.

Понятно и то, почему К-1 заблаговременно позаботился о «хитрости». Столкнувшись с такой силой, было бы невозможно устоять, не пошатнувшись. Видимо, потому, что способность страшиться (равно, как и испытывать сильные эмоции вообще) у Карлсена атрофировалась, взгляд гребиса он сумел встретить с таким безразличием, будто рассматривал портрет. Внутренняя сущность в нем обмелела, вроде берега во время отлива, когда обнажаются скользкая прозелень камней и космы водорослей.

Что удивительно, так это то, что внутреннее спокойствие позволяло читать мысли самого Клубина. Не посредством обычного телепатического обмена, а просто за счет повышенной способности оценивать возможности и делать выводы. На этом уровне интенсивности сам рассудок становился формой восприятия.

И это натолкнуло его на мысль, что Клубин подозревает ловушку. Фарра Крайски выдала ему, что Карлсен — боркенаар. Однако до этого момента у гребиса и мысли не было, что хоть что-нибудь может угрожать ему самому. Теперь же он начинал задумываться.

Следовательно, первым делом надо его заверить, — вернее, дать почувствовать это заверение. Получается двойной, если не тройной, блеф. Сила была уже в самой способности бестрепетно сносить взгляд гребиса, тем самым, давая понять, что теперь судят его.

То, что сказать, неожиданно обрисовалось само собой, даром, что блеф подразумевал это скрывать и говорить с некоторой неуверенностью.