«Если», 2001 № 04 - Журнал «Если»

Человечеству нужна сверхценность, которая оправдает существование каждого. Тогда жить действительно стоит. Александр Громов не дает прямого ответа на вопрос, какая именно сверхценность подойдет. На последних страницах романа содержится робкая подсказка: может быть, творчество?

Дмитрий Володихин

Джин Вулф

И явилось новое Солнце

Москва: Александр Корженевский — ЭКСМО, 2000. — 416 с.

Пер. с англ. А. Кириченко — (Серия «Знак Единорога»). 6100 экз.

Новая книга Джина Вулфа дополняет его тетралогию «Книга Нового Солнца», недавно изданную в той же серии в двух томах.

Автарх Северьян отправляется за Новым Солнцем и, пройдя через множество испытаний, добывает его для умирающего мира Урс. На планете разыгрывается мистерия, во многом подобная евангельской. Северьян в окружении маленькой апостольской группы шествует по деревням и городам Урса, совершая чудеса, излечивая безнадежно больных, ставя на ноги мертвецов. Но появление Нового Солнца соединяет в себе мотивы евангельской истории с апокалиптической, страх идет рука об руку с любовью. Чтобы возродиться, Урс проходит через очищение, и оно ужасно, разрушительно: гибнет почти все население планеты, уходят под воду континенты. Для автора этих строк до самого конца оставалось загадкой: означало ли у Вулфа возвращение Северьяна что-то вроде Христова пришествия или же он нарисовал некое искаженное подобие, вдохновленное совсем иной силой…

Читать роман «И явилось Новое Солнце» несравненно тяжелее «Книги Нового Солнца». Сюжетные и формальные эксперименты, на которые Вулф и прежде был щедр, достигли здесь апогея. Время может течь в любую сторону, причем разные персонажи, общаясь друг с другом, могут пребывать на темпоральных «контркурсах». Многочисленные герои эпопеи раздваиваются, растраиваются, фабула как таковая отсутствует, отдельные сцены не столь уж сложно поменять местами. Фактически, сюжетный рисунок утрачивает линейность и приобретает какой-то дискретный вид… Создается странное впечатление: с одной стороны, Вулф подтверждает свой статус мастера сложной, интеллектуальной фантастики. С другой — он как будто задался целью обрушить на ткань повествования весь постмодернистский арсенал, чтобы сделать свой роман неудобочитаемым и вконец погубить само представление читателя о том, что вообще кроется под словом «роман».

Дмитрий Володихин

Крупный план

Сергей Питиримов

Попытка к бегству

Бежать хочется, и это понятно. Фантастика не вписывается в литературный истеблишмент. Она, как тот мужичок, ворвавшийся с лихой руки классика в Дворянское собрание и благостно завопивший «Здорово, ребята!»

Бежать надо, вопрос лишь в том, куда. Современная литературная действительность услужливо предлагает ответы: вот, например, постмодернизм — со своим «тайным» языком, насыщенным шифрами и кодами, аллюзиями и отсылками к чужим текстам. Или «психоделическая проза» с погружением в глубины подсознания и бесчисленных «смыслов» одного и того же «факта-действия». Или «гиперреалистический текст» — подробная, натуралистически точная фиксация бытия вперемежку с мгновенными фотографиями «моментов жизни».

Все это в той или иной мере автор попробовал. И все это в той или иной мере ему удалось.

Сборник рассказов и повестей Андрея Столярова «Наступает мезозой», выпущенный издательством «Петербургский писатель» в знаковой серии «Пен-клуб», вряд ли можно считать случайностью, жестом местных издателей. Прозаик, известный своей литературной бескомпромиссностью, выше подобных подозрений. Судя по всему, собранные под одной обложкой произведения, как публиковавшиеся, так и новые, должны предъявить мейнстриму «своего» Столярова. Чувствуется, что сборник детально продуман автором, которого интересует не последовательность чисел, а некая их сумма.

Что ж, попробуем оценить сумму.

Первое, что она доказывает: ветхозаветный спор о том, что является приемом, а что — жанром, не имеет перспектив, когда речь заходит о фантастике, чье притяжение, арсенал, атрибутика оказываются столь велики, что подминают под себя возможные прочтения. И вся психоделика, которая мыслилась как жанр, словно под руками ловкого шулера, оказывается всего лишь приемом. И автор предстает перед нами все тем же специалистом — скорее теоретиком, нежели практиком — по борьбе с инфернальным злом, тем же исследователем, каковым он и утвердил себя в современной фантастике.

«Иссякает дух жизни… становится все меньше живых людей. Расширяется серый ареал омертвления… Не казалось ли вам иногда, что вы — среди мертвых?» Это наблюдение, высказанное одним из героев в открывающей книгу повести «Полнолуние», дает рефлексы во все произведения сборника. «Тень финала», наползающая на мир, жадно ищет свои отражения — и неизменно находит: среди вполне обыденных попутчиков, среди воровского отребья, среди новых властителей жизни и, конечно же, среди политиков. Мир сборника фрагментарен, как и созданная философией автора действительность, но из каждого осколка разбитого вдребезги зеркала щерится очередная ипостась неназванного врага.

Сложить бы фрагменты воедино, тогда хоть было бы известно, кого бояться: ведь пугает более всего неназванное. Имя — начало преодоления страха. Столяров безжалостен к читателю: никаких определений тому не дождаться. В избытке будет цитат, прямых и скрытых, достанет отсылок к мастерам и даже подмастерьям, хватит всевозможных шифров — не будет только расшифровки. Ведь автор предъявляет себя НЕ ФАНТАСТОМ, а значит, какой спрос… Бегство из жанра дает пьянящее ощущение свободы.

Столь же сурово, как и с читателями, Столяров обходится со своими героями. Человек, кем бы он ни был, какие бы идеалы ни исповедовал, победить не способен в принципе. Победа возможна только за счет потери самой человеческой сущности. Это не новость в творчестве именитого автора, но в сборнике, собранном его хотением, подобная позиция выглядит неожиданным и печальным открытием.

Как все-таки цветок приобретает совершенно иной вид в букете… Вспомним великолепный рассказ А.Столярова «Маленький серый ослик» — быть может, лучшую в нашей литературе эпитафию уходящей эпохе, по-булгаковски фантасмагоричную и по-гоголевски смягченную сочувствием к «человечку», любому, самому «низкому». В пространстве сборника рассказ теряет краски, раздавленный ожидаемой «надмирностью», и само наказание предстает случайной шуткой все того же неназванного зла… Блестящий образец «твердой» НФ — рассказ «Наступает мезозой» — лишается всей интриги в ожидании неминуемого оскала ехидствующей тьмы.