Завтрашний царь. Том 2 - Мария Васильевна Семенова

уже к Светелу. – В Шегардае тешься как хочешь, а здесь людей калечить не дам. Чего не поделили?

– Проконал, смириться не может, – слышались голоса.

– Взялся, ишь, лютовать!

Светел поправил сбитую шапку.

– У твоего человека нет чести. Вечор обещал, наутро забыл.

– Не было того! – отрёкся Петеряга.

– Было!

Новожилич оскалился:

– Может, и послухов назовёшь?

«А бают, во дворцах лжи гнездовье, – глядя на подошедшего Кербогу, вздохнул про себя Светел. – Среди бояр сановитых… – Вспомнил Зорку-шибая и совсем загрустил. – Что я у вельмож делать буду, если в простом поезде суда найти не могу?»

– Стало быть, слово против слова, – рассудил Злат. И вдруг улыбнулся. – Что сдумаем, дружина?

«Дружина! – молча скривился Светел. – Не по мерке кафтан…»

– У Богов совета испросим, – с готовностью подхватывая игру, отозвались поезжане.

– Испытать надобно.

– Кто опередит, тот и прав!

«Да я! Хоть до Шегардая тропить! С каждым в очередь! Костьми лягу…»

– Вверяешься ли моему суду, дикомытушко? – спросил Злат. Речь строгая, а в глазах смех.

Светел ответил сразу:

– Вверяюсь.

«Кому ещё, как не родне…»

Петерягу Злат не стал спрашивать. Работнику хозяйский суд первее всяких иных. Петеряга сам подал голос:

– Тропить с ним больше не встану, батюшка. Скучно!

– Какое тропить, – отмахнулся Злат. – Опять раздерётесь. Вот что! Сроку вам отмериваю трое дён. После того мне споёте каждый по песне. Чья выйдет пригожей…

Петеряга надулся, а поезжане стали смеяться:

– Куда противу дикомыта, они все гусляры.

– И со скоморохами водится, поди, наторел.

– Наймита Петеряге! Наймита!

Вперёд шагнул кудрявый парень, сказал звонко и носко, изобличаясь певцом:

– Я за Петерягу предстану.

– А дикомыту скоморох помогать будет?

– Не по совести…

«Чья б корова мычала!»

– Сам за себя постою, – буркнул Светел. – Без краденой помощи обойдусь!

– Болтай больше! Кто поручится?

– Я поручусь, – вмешался Кербога. Под руку увлёк Злата прочь. Шепнул на ухо. Вынул что-то из ворота, показал на ладони.

– Мне довольно слова этого человека, – громко объявил вернувшийся кровнорождённый. – Он не станет помогать дикомыту ни советами, ни подсказкой, и на том всё. А теперь живо тропить, не то к празднику опоздаем!

Светел хмуро спросил:

– Гусельки дашь побренькать, дядя Кербога? Позволишь на мой лад перестроить? А то новые у меня ещё не разыграны.

Скоморох молча кивнул. Светелу показалось, что Кербога был как бы уже не с ним. Со Златом был. Не с ним.

Суд о песнях

Три дня в поезде только и рядили что о Божьих судах. Нынешний затевался больше для смеха, спасением от дорожной тоски, но люди смаковали старины. Кровавые поединки, виселицы для проигравших!

– …С петлёй на шее сидел, пока наймит бился…

– …Тот меч с рукой обронил…

– …Сказал: «Крив!»

– …И самого тот же час на релью!

– …И наймита, и видоков с послухами…

Внимали Кербоге, знавшему деяния андархов так подробно, как выскирегским выходцам и не снилось.

– Пока двое бьются, все позоряне должны стоять в тишине, чтобы ни словом, ни выкриком бойцов не смутить. Кто откроет рот, получит кнута, а первые Гедахи, бывало, смертью казнили. Когда вершат поединок, любое стороннее слово есть ворожба…

Светел тоже послушал бы, но неволей смирял любопытство. Он никогда ещё не творил песен к сроку. Дома, на беседах, всё было иначе. Вынес обществу красный склад под свежий наигрыш – хвала гусляру. Не вынес – обойдёмся вчерашними, нам ли унывать стать. А тут? Гадай ещё, что новожилич родит! Бойся прометнуться с ответьем! Вспоминай, как перед коготковичами краснел, на снасть гудебную заглядевшись!..

Мысль бежала по кругу и вновь улетала в Твёржу, потому что там было тепло. Взмывала и билась в чёрные стены, непроницаемые для зова. «Изнанкой вывернусь, а брата найду. За руку возьму, домой поведу! – Он тщетно воображал Сквару взрослым, в зеркале памяти жил подросток. – Что же спеть тебе, брат, чтоб морок развеялся? Чтоб узнал ты меня, голосу отозвался?.. Моя земля, где песням не смолкать… там ждут братишка, бабушка и мать… погоди, ещё малыш Единец да Искра-сестрёнка… Их тоже в песню вместить? А сглазят злодеи?»

Светел тропил, принимая и отдавая черёд, кормил оботуров, сам что-то ел, не зная ни голода, ни утоления. Ловил за хвосты невесомо порхающие слова. Укладывал в строки и отчаивался: золотые пылинки меркли, оборачивались трухой. Вечером, в скоморошне, мешал спать хозяевам, крутил гусельные шпенёчки.

Пробовал такой и этакий лад.

Нанизывал созвучья…

Словесная труха плыла жижей болотной…

Путевой болван не подвёл. На третий день поезд выбрался к очередному кружалу. Здесь было всё как всегда. Печное тепло, торжок в сенях, снедный дух поровну с крепкой вонью развешанной на просушку одежды. Людской гул, скрип длинных скамей…

И предивные пути, коими странствуют вести.

Две ближние деревни откуда-то успели прослышать о состязании гусляров. И чуть не всем миром прибыли на негаданный праздник.

За огородом кружала курились жилые возки. Кто-то споро достраивал снежные мурьи, кто-то ставил войлочные шатры. Ребята и храбрые девки бегали с блюдами, приспешничали в поварне, мыли горшки. Лишь бы завтра не за дверью тесниться, лишь бы в повалушу пустили!

Светела взяла тоска, над ухом зазвучал голос Крыла: «Руки-сковородники, голос тележный… Куда лезешь? Иди лыжи уставляй, к большему не дерзая…»

«А дерзну, – погнал призрака Светел. – Костьми лягу!»

Поймал такой же невменяемый взгляд кудрявого парня сквозь пар от яств на столе. Светел даже не разведал, как звали новожилича. Вдруг исполнившись бесшабашного веселья, с каким суют голову в петлю, он улыбнулся в сорок зубов и подмигнул супротивнику.

Божий суд был хоть и потешный, но обставили его по всей строгости. Чтобы память была, чтобы перст с важностью воздевать, рассказывая домашним.

Наутро, когда суровые тучи тронуло разбавленным алым, в кружале никто уже не спал. Из повалуши вынесли столы, оставив лишь скамьи по стенам, а лавку под божницей застелили чистыми полавочниками – для почёта.

Злат вышел в суконнике, строчённом зелёными и чёрными нитками. Привёл Кербогу, с которым последние дни их редко видели врозь. Отвергнутый сын и низложенный жрец сообща почтили печной огонь куском пирога. Вместе поклонились святым ликам в углу. Бок о бок воссели на стёганые подушки, а справа и слева поместились Гудим, хозяин кружала, деревенские старцы. Златовых поезжан и молодых местничей набилось без счёта, сидя, стоя, как повезло. В сенях взвизгнула девка, кого-то выкинули за дверь, но всё быстро стихло.

Ибо посередине мытого пола стояла скамеечка.

То ли царский трон, то ли плаха для казни…

– Простите нас, Мать Земля, Отец Небо и ты, Владычица Справедливая! – начал кровнорождённый. – Сошлись мы к вашей Правде взывать под тёмным земляным кровом, без солнечного пригляда, бегучей водой не умытые, четырьмя ветрами не благословлённые! В сём кривы, да что поделаешь. Многие обычаи покинула Андархайна, но от закона не отбежала. Встаньте передо мной, тяжущиеся!

Светел с новожиличем вышли и преклонили колено, признавая право Злата судить. Оба осунувшиеся, натянутые, красноглазые от недосыпа.

– Да услышат выси небесные, глуби земные, буйные воздухи и негасимый огонь, – продолжал Коршакович. – И вы слушайте, люди, несущие память земную. Вот перед вами истец,