Иван VI Антонович - Евгений Анисимов

Из данных придворного ведомства мы знаем, что кровать правительницы, сделанная французским кроватным мастером Антоном Рожбартом и украшенная росписями живописца Каравакка, была «большая, богатая, с балдахином французским маниром, желтого штофу с серебряным позументом». По-видимому, желтый, золотистый цвет был любимым цветом правительницы: стены спальни были обиты желтыми штофными обоями, на кровати было желтое тафтяное покрывало.[484] Вот в это-то столь заботливо созданное Анной Леопольдовной золотистое гнездо и ворвались грубые солдаты…

В «Кратком донесении» от 28 ноября Шетарди приведены слова, с которыми Елизавета обратилась к проснувшейся правительнице: «Сударыня, вы моя пленница!» (Madame, vousetesта prisonniere!)[485] Миних дает иной вариант: Елизавета «вошла в комнату великой княгини, которая была в постели, и сказала ей: „Сестрица, пора вставать!“».[486]

Позже, во времена Екатерины II, вспыхнул спор: сама ли цесаревна арестовала правительницу или за нее это сделали другие – Лесток и М. Воронцов? Аббат Шарп, со слов Лестока, пишет, что Елизавета лично арестовала правительницу. Екатерина Великая, возражая французскому путешественнику, утверждала, что цесаревна сама в опочивальню правительницы даже не входила.

У Шетарди в разных донесениях даются оба варианта: в одном случае он описывает разговор вошедшей в спальню цесаревны с проснувшейся правительницей, в котором Елизавета обещает не трогать ни ее, ни ее родственников и не разлучать правительницу с фрейлиной Менгден, а в донесении 28 ноября сказано, что «правительница лишь только увидела гренадер, воскликнула: „Ах, мы пропали!“ В санях она не говорила ничего другого, кроме (слов): „Увижу ли я принцессу?“ До сих пор она не добилась исполнения своей просьбы. Однако императрица повелела оказывать ей всяческое почтение и разрешила иметь при себе свою фаворитку».[487]

Секретарь принца Людвига Эрнста Хенихен, также не присутствовавший при сцене ареста правительницы, был уверен, что Елизавета не виделась с Анной Леопольдовной, а послала наверх команду гренадер, которая и арестовала правительницу и всю ее семью. При этом Хенихен сообщает, что сама Елизавета «тем временем стояла в маске с эспантоном в руке впереди своей вооруженной команды».[488] Если эспантон нам уже попадался в описаниях, то маска является для нас новостью и довольно странной – Елизавета как раз была заинтересована в том, чтобы все видели и узнавали ее – дочь Петра Великого. В немецкой анонимной книге «Замечательная история Ее величества Елизаветы I» (1759) есть гравюра, изображающая сцену ареста Елизаветой Брауншвейгской фамилии. Елизавета стоит в Преображенском платье с фижмами (обычно такие полковые платья шили для императриц – полковниц всех гвардейских полков), в треуголке, с лентой ордена Святой Екатерины через правое плечо, держащей в правой руке эспантон. Анна Леопольдовна изображена в постели, в неглиже, с повязанным на голове платком, она молит о пощаде Елизавету и смотрящих из-за ее плеча гренадер со зверскими лицами. На переднем плане гравюры изображен весьма не похожий на оригинал Антон Ульрих, который стоит на коленях одетый по полной форме и в сапогах. Документом гравюра служить, естественно, не может, но кое-что из реальной истории передает.

Вопрос о том, сама ли Елизавета арестовывала правительницу или послала кого-то, так и остается нерешенным. Я присоединяюсь к выводам Екатерины Великой и считаю, что Елизавете не было необходимости самой арестовывать правительницу, она оставалась в «штабе» мятежников – в кордегардии и контролировала всю ситуацию. Кроме всего прочего, клятвопреступницу и узурпаторшу должна была все-таки мучить совесть – ведь совсем недавно Елизавета плакала и клялась Анне Леопольдовне в своей невиновности и та ей поверила. Обычно в таких случаях люди предпочитают не смотреть в глаза своим обманутым жертвам…

Подведем некоторые итоги. Если сравнивать два переворота: 9 ноября 1740 года и 25 ноября 1741 года, то можно сказать, что у Елизаветы была задача потруднее, чем у Миниха. Все-таки она, женщина, была далека от военного дела, не имела под своим началом ни одного офицера, но действовала быстро, толково, безошибочно. Чего стоит хотя бы клятва сообщников, которую она (за отсутствием священника) сама взяла с гренадер, морально связав их. Конечно, наверняка в этом деле ей давали советы,[489] и идея пробивать везде, куда приходили заговорщики, барабаны, которыми можно было поднять весь Петербург, наверняка пришла в голову не ей, а профессионалу. Даже если захват Зимнего дворца был заранее приготовлен предательством семеновцев, все равно операция эта была проведена отрядом под командой цесаревны молниеносно и очень грамотно: внезапное появление с вооруженными преображенцами перед спящими семеновцами в кордегардии (оружие у них, естественно, стояло в пирамидах), короткая и энергичная речь, обращенная к солдатам, предоставление свободы выбора отягченным присягой офицерам, арест сомневающихся, перекрытие выходов и лестниц дворца, одновременная посылка отрядов солдат в апартаменты правительницы и ее мужа для их ареста. При этом сама Елизавета с большим отрядом гренадер осталась в кордегардии, контролируя обстановку. И всё это без единой капли пролитой крови! Вот так кокетка!

Нужно согласиться с новгородским архиепископом Амвросием (тем самым, который с пресловутым Тимирязевым так беспокоился о несовершенстве завещания Анны Иоанновны от 5 октября 1740 года), который позже, при коронации Елизаветы, воспел ее мужество. Человек с юмором оценит по достоинству начертанную искусством церковного витии героическую картину: «И кое ж большее может быть великодушие (в смысле величие души. – Е. А.), как сие: забыть деликатного своего полу, пойти в малой компании на очевидное здравия своего опасение, не жалеть за целость веры и отечества последней капли крови, быть вождем и кавалером воинства, собирать верное солдатство, заводить шеренги (вспомним, как цесаревна пересекала Дворцовую площадь. – Е. А.), идти грудью (и какой! – Е. А.) против неприятеля и сидящих в гнезде орла российского нощных сов и нетопырей, мыслящих злое государству, прочь выпужать, коварных разорителей отечества связать и наследие Петра Великого из рук чужих вырвать и сынов российских из неволи высвободить и до первого привесть благополучия – несть ли убо сие свету удивительно?»[490]

Глава девятая

«Ах, мы пропали!»

Итак, ночью 25 ноября 1741 года Анна Леопольдовна проснулась от шума и грохота солдатских сапог. За ней и ее семьей пришли враги. В «Кратком донесении» Шетарди повествуется, что при виде Елизаветы и солдат «правительница, охваченная ужасом, подчинилась ее повелениям, умоляя не давать приказа совершать насилие над ней и над ее семьей, а также над фрейлиной Менгден, которую она желала сохранить при себе. Императрица обещала ей всё, что она просила», и даже заставила гренадер присягнуть на кресте, что они не прольют ни капли крови. В другом донесении от 28 ноября сказано, что правительницу сразу отделили от детей и мужа и всех их повезли в разных санях во дворец Елизаветы. «Говорят, – продолжал Шетарди, – что императрица, по прибытии в свой прежний дворец, взяла на руки принца (в смысле свергнутого императора. – Е. А.) и сказала, целуя его несколько раз: «Бедное дитя, ты невинно, но родители твои виноваты»».[491] По всем источникам видно, что никакого сопротивления насилию правительница не оказала, она оделась и безропотно позволила увезти себя из Зимнего дворца.