Мемуары Дьявола - Фредерик Сулье

— Может быть, вам будет дело до этой монетки в сто су, — не отставал Луицци, — а заодно она вернет вам память?

Кучер, обласкав вкрадчивым взглядом экю, не без издевки протянул:

— Э-э-э! Вы можете дать мне в десять раз больше, но я все равно не смогу сказать того, чего не знаю.

— В таком случае пусть мне дадут лошадей и кучера, который, возможно, лучше знает здешние дороги, чем вы.

— Навряд ли это у вас получится, — спокойно возразил нормандец, — на данный момент здесь нет никого, кроме меня, и вы не найдете других лошадок, кроме моих, а мы всего пять минут назад вернулись из Кана.

— Ну что ж, тогда узнай дорогу в Тайи, и поехали.

— И вы думаете, сударь, — нормандец отвернулся с явным намерением прекратить пустой разговор, — что я погоню несчастных животных по дрянной дороге из-за каких-то сорока пяти су в один конец? Придется вам подождать, вы не лучше других.

— А что, разве кто-то еще ждет лошадей?

— Именно так, сударь; там, в зале ожидания, трое или четверо путников, которые торопятся, кстати, не меньше вашего, но коротают время в разговорах.

— Ну что ж, раз так, — вздохнул Луицци, — поставьте мой экипаж под навес; придется ночевать здесь, а завтра на рассвете отправляться дальше: уже поздно, и у меня нет ни малейшего желания месить грязь на проселке, чтобы среди ночи нагрянуть к незнакомому мне человеку.

При этих словах кучер остановился и, все с той же кривой ухмылкой и непроницаемым взглядом нормандца, который видит тем лучше, чем меньше кажется, что он вообще что-нибудь видит, спросил:

— Вы незнакомы с господином Риго?

— Пока нет. А ты, малый, похоже, знаешь его?

— Что да, то да, ведь он любит, чтобы я его возил.

— Вот черт! И ты не знаешь, где он живет?

Вся лукавость на лице достойного уроженца Нормандии тут же пропала, уступив место выражению полного идиотизма, когда он ответил:

— Все очень просто: господин Риго приезжает сюда на собственных рысаках, а потом я везу его в Кан или в Эстрею{241}, но я никогда не был в его поместье.

— И все-таки, судя по всему, ты хорошо его знаешь, а значит, ты виделся с ним не только на большой дороге. Как вы могли общаться, если ты впереди на своей кляче, а он в экипаже?

— А кабаки на что? — ухмыльнулся кучер. — Эх, славный человек — господин Риго, он всегда полон сострадания, что к людям, что к животным; разве он может равнодушно проехать мимо хоть одного кабака? Каждый раз кричит мне: «Эй, малыш Пьер!{242} Пусть твои бедные лошадки немножко передохнут!» Потом выходит из коляски и никогда не выпьет ни рюмочки водки, ни кружки сидра, не заказав мне того же, что и себе. Он настоящий честный нормандец, у которого что на уме, то на языке, и между делом мы о многом успеваем поговорить.

— И о чем же? — навострил уши Луицци, обрадованный возможностью узнать что-то хорошее о господине Риго.

— Ба! Да мы болтаем о том о сем, о тех и других, — сказал кучер, — а потом я прыгаю в седло и еду прямо, как по струнке, ибо, видите ли, меня нисколько не волнуют чужие дела.

— Получается, что вы не знаете племянниц господина Риго?

— Почему же, отлично знаю и мать, и дочь, и даже бабушку.

— Так-так, — Луицци пристально вгляделся в лицо нормандца, — и что, они и в самом деле красавицы?

— Ох-хо-хо, — вздохнул нормандец, — вот бабулька — та действительно была красавицей в свое время.

— Ну так, а дочь ее и внучка?

— Что до них, — сказал кучер, — то это дело вкуса, но вот бабушка ихняя, знаете, была просто самим совершенством, как ни посмотри.

— Так ты знал ее во времена молодости?

— Пресвятая Богородица! Конечно, ведь все мы здешние. Я вырос с папашей Риго и его сестрой. Сорок пять лет назад она была младшей горничной на этом самом постоялом дворе, а ее брат служил здесь кучером, как и я. Это уже потом они переехали в Париж, где малышка Риго быстро выскочила замуж. А ее братишка поступил в кавалерию и благодаря доскональному знанию лошадей быстро выслужился до главного кузнеца. И что еще — они славные, честные люди, истинные нормандцы навроде меня, всегда действуют прямо, без околичностей, как и я всю свою жизнь; ничего плохого о них сказать не могу.

В этот момент к Луицци, все еще стоявшему с кучером на станционном дворе, подошла служанка и поинтересовалась, желает ли он отужинать вместе с остальными путешественниками, ожидающими лошадей, или же он предпочитает, чтобы ему накрыли отдельно.

Луицци не прельщала перспектива провести вечер в одиночестве, и он ответил, что будет ужинать вместе со всеми. Он уже хотел последовать за служанкой, но кучер остановил его, заговорщицки подмигнув.

— Хоть вы и прибыли последним, — сказал нормандец, — но, если желаете, можете уехать первым. Я пройду мимо вас в самый разгар ужина, и тогда вы скажете, например, что хотите спать, а потом найдете свой экипаж вон там, за той большой конюшней, уже запряженным, и мы быстренько улизнем, так что никто ничего не прочухает.

— Но вы же не знаете дороги, — усмехнулся Луицци.

— Ничего страшного, спросим, — невозмутимо заверил его нормандец; у Луицци даже глаза на лоб полезли от такой наглости.

— Да нет, пожалуй, — сказал он, — не так уж я и тороплюсь.

— Вот это да! — уже с неподдельным изумлением воскликнул кучер. — Вы разве не собираетесь жениться?

Луицци какое-то время не знал, что ответить, настолько был удивлен в свою очередь словами нормандца, а потом соврал на всякий случай:

— Да нет, я приехал совсем по другим делам.

— Ну что ж, удачи! — Кучер отступил, с недоверием разглядывая барона.

Он вошел в конюшню, и Луицци послышалось фырканье лошадей и неясное бормотание. Арман подошел поближе к конюшне, чтобы проверить внезапно зародившееся подозрение, и услышал, как кучер проворчал совсем тихо:

— Вот и еще один стремится в Тайи; но этот, похоже, не самый большой проныра из всей шайки.

Колокольчик, возвестивший, что ужин подан, помешал Луицци услышать что-либо еще, но из этой короткой фразы он уяснил, что путешественники, с которыми он сейчас сядет за стол, несомненно, прибыли сюда с той же целью, что и он. Ну что ж, значит, в столовой он постарается как следует изучить своих сотрапезников, а сам в то же время будет остерегаться их чрезмерного любопытства.

В начале любой комедии есть страничка, которой, как правило, пренебрегают романисты, хотя она принесла бы весьма ощутимую пользу, если бы авторы вставляли ее в свои произведения. Речь идет о списке действующих лиц{243}. Я решил воспользоваться этим быстрым и целесообразным способом, чтобы ввести своих персонажей в действие, не требуя тем не менее патент на изобретение или рационализацию, как обязательно поступил бы в случае открытия львиной мази или арабских сладостей{244}. Наоборот, я отказываюсь от своего изобретения в пользу любого, кто пожелает последовать моему примеру, если, конечно, творцы бессмертных трагедий и драм, только и умеющие воровать идеи достойных романистов и кормиться за их счет, не затаскают меня по судам, как посягнувшего на их литературную собственность.

Итак, действующие лица:

Господин Риго, владелец богатейших земель в окрестностях Кана, пятьдесят восемь лет, одет в синее платье с блестящими пуговицами, светло-серые зауженные книзу панталоны, вытканный золотом атласный жилет; волосы седые, остриженные бобриком, руки смуглые, без перчаток, ногти аккуратно подстрижены.

Госпожа Турникель, его сестра, шестьдесят пять лет, маленькая толстушка, голос хриплый, вид вызывающий.

Господин Бадор, адвокат, тридцать шесть лет, строгий, черный от головы до пят костюм, особая примета — невыносимый блеск как сапог, так и волос.

Господин Фурнишон, приказчик меняльной конторы, двадцать семь лет, красавчик, округлая бородка, котелок от Бандони, платье от Шевроля, панталоны от Ренара, жилет от Блан, рубашка от Лами Усе, сапоги от Геррье, перчатки от Буавена, галстук от Пуйе;{245} никогда не снимает шляпу.

Господин Маркуан, старший клерк нотариальной конторы, хорошенькие ножки, хорошенькие ручки, миленькое личико, красивенькое сложение, милая манера одеваться, сладенький голосок, красивый почерк, красивые волосы, словом — весь такой миленький, такой хорошенький, красивенький и сладенький…

Графиня де Леме, владелица поместья, граничащего с землями господина Риго, вдова пэра Франции, сорок пять лет, худая, высокая и плоскогрудая, высокомерная, орлиный нос, платья свои привозит из Парижа, шляпки заказывает в Кане, перчатки вязаные, крупные зубы, воспаленные глаза, лицо в красных пятнах, при разговоре частенько брызжет слюной.

Граф де Леме, ее сын, двадцать два года, одет далеко не так шикарно, как меняла-приказчик, но гораздо элегантнее, далеко не такой хорошенький, как клерк нотариуса, но намного обаятельней, роскошные усы и длинные шпоры, курит гаванские сигары, обедает в перчатках.