Дорога в Сарантий - Гай Гэвриел Кей

— Стена или пол — плоские, в этом их суть, — сказал император. А купол…

— Кривизна и высота купола дают нам иллюзию движения сквозь меняющийся цвет, господин мой. Это бесценная возможность. Естественное место для работы мозаичника. Его… небеса. Нарисованная на плоской стене фреска может дать все те же эффекты, что и мозаика, и даже — пусть в моей гильдии это назовут ересью — иногда даже больше эффектов. Но нигде на земле Джада невозможно добиться того, чего сумеет достичь мозаичник на куполе, если будет класть смальту прямо на его поверхность.

За его спиной раздался голос, утонченный и ворчливый:

— Надеюсь, трижды возвышенный повелитель, мне будет позволено ответить на это глупое невежество с запада?

— Когда мы закончим, Сирос. Если это невежество. Слушай. Тебе зададут несколько вопросов. Будь готов на них ответить.

Сирос. Криспин не знал этого имени. Возможно, следовало знать. Он подготовился не так хорошо, как нужно было, но он не ожидал, что придется явиться ко двору на следующий день после прибытия в Город.

Теперь он тоже рассердился. Невежество? Слишком много оскорблений для одного раза. Он пытался сдержать свой гнев, но это были его самые сокровенные мысли. Он сказал:

— С востока или с запада, это не имеет никакого значения, мой повелитель. Ты назвал обратный перенос новым методом. Боюсь, кто-то ввел тебя в заблуждение. Пятьсот лет назад мозаичники выполняли мозаики на стенах и на полу при помощи таких полотнищ со смальтой в Родиасе, Милазии, Байане. Таких мозаик уже не осталось ни на одном куполе Батиары. Сказать трижды возвышенному императору, почему?

— Скажи мне, почему, — ответил Валерий.

— Потому что пятьсот лет назад мозаичники уже знали, что класть камень, стекло или драгоценные камни на липкие листы, а потом переносить их на купол — значит отказаться от того преимущества, которое дает им купол. Когда кладешь смальту вручную на поверхность, ты ее размещаешь под определенным углом, поворачиваешь. Ты укладываешь ее относительно соседнего кусочка, и следующего, и того, что дальше, в сторону света или прочь от него, льющегося в окна или поднимающегося снизу. Ты можешь слепить из основы рельеф или сделать углубление ради нужного эффекта. Ты можешь — если ты — мозаичник, а не просто человек, который лепит стекло на вязкую поверхность, — позволить всему, что знаешь об этом месте, о количестве свечей в помещении внизу, о расположении окон вокруг основания купола и в вышине, о местоположении этого строения на священной земле Джада, о восходах лун и солнца… ты можешь сделать свет своим инструментом, своим слугой, своим… даром и сотворить божественный образ.

— А если делать по-другому? — Как ни странно, на этот раз вопрос задал канцлер Гезий. Худое, вытянутое лицо престарелого евнуха было задумчивым, словно он пытался уловить в этом обсуждении какой-то нюанс.

Криспин подозревал, что его заинтересовал не сам предмет, а интерес Валерия к нему. Этот человек сумел уцелеть на службе у трех императоров.

— А если делать по-другому, — мягко ответил он, — то ты превратишь этот подарок в виде высокой, изогнутой поверхности в… стену. В плохо сложенную стену, в кривую стену. Ты погубишь игру света, лежащую в основе мозаики. В основе всего, что я делаю. Или всегда старался делать, господин мой. Мой император.

Это циничный, пресыщенный двор. Криспин говорил от всего сердца, слишком страстно. Слишком. Он выглядел смешным. Он чувствовал себя смешным и не совсем понимал, почему дал выход глубоко личным чувствам. Он потер свой бритый подбородок.

— Ты считаешь передачу божественных образов в святилище — игрой? — Это спросил высокий стратиг, Леонт. И по этому прямому вопросу солдата, по тону его голоса Криспин понял, что это тот человек, который вмешался в разговор чуть раньше. «Все западные ремесленники похожи друг на друга, — сказал он тогда. — Какая нам разница, который из них приехал?»

Криспин набрал в грудь воздуха.

— Я считаю свет источником гордости. Источником радости и благодарности. Разве предрассветная молитва не то же самое, мой господин? Утрата солнца — серьезная потеря. Тьма не может быть другом никому из детей Джада, а мозаичнику — тем более.

Леонт смотрел на него, и на его красивом лбу появилась легкая морщинка. Волосы у него были цвета спелой пшеницы.

— Солдаты убивают, — тихо произнес Криспин. — Возможно, это необходимо, но это не возвышает бога. Мне кажется, ты должен согласиться, мой господин.

Леонт покачал головой.

— Нет. Конечно, нет. Если мы побеждаем и ниспровергаем варваров и еретиков, тех, кто высмеивает и отвергает Джада, бога солнца, разве мы не возвышаем его? — Криспин увидел, что какой-то худой человек с болезненным лицом подался вперед и внимательно слушает.

— Разве насаждать веру означает возвышать нашего бога? — Более десяти лет споров с Мартинианом отточили его мастерство в таких вещах. Он мог бы даже забыть, где находится.

Почти.

— Каким крайне утомительным вдруг стал этот разговор! — воскликнула императрица, ее тон был воплощением капризной скуки. — Он еще хуже, чем разговор о том, как именно укладывать кусочки стекла на какое-то липкое полотно. Не думаю, что здесь подобает говорить о липком полотне. В конце концов Стилиана — новобрачная.

Покраснел стратиг, а не его элегантная супруга. Задумчивое лицо императора расплылось в улыбке, а по комнате пронесся смех, в котором слышалась злоба.

Криспин подождал, пока он стихнет. И сказал, не совсем понимая, почему говорит это:

— Именно трижды возвышенная императрица попросила меня защитить свои взгляды. Мои убеждения, как она их назвала. Некто другой назвал их глупостью. В присутствии столь великих людей я не смею выбирать предмет разговора, лишь отвечаю на вопросы, как умею. И стараюсь избегать бездн глупости.

Выразительный рот Аликсаны слегка дрогнул, но ее темные глаза оставались непроницаемыми. Она была невысокого роста, изящно сложена.

— У тебя хорошая память, родианин. Я ведь и правда тебя попросила, а?

Криспин склонил голову.

— Императрица милостиво вспомнила об этом. Разумеется, менее выдающимся смертным не остается ничего другого, как вспоминать каждое слово, которое она соблаговолит вымолвить.

Он сам себя поражал почти каждым словом, произнесенным сегодня вечером.

Валерий, который теперь сидел, откинувшись на спинку трона, захлопал в ладоши.

— Хорошо сказано, хоть и нескромно. Пришельцы с запада еще могут поучить наших придворных кое-чему, кроме инженерного дела и мозаичной техники.

— Мой господин император! Ты ведь не принял всерьез его болтовню насчет переноса…