Война за океан - Николай Задорнов

Аким живет ближе всех к огнедышащей сопке, но все же до нее далеко, добираться до вершины пешком пришлось бы суток двое. Иногда вулкан трясет землю и часто сыплет пепел прямо на крышу Акимовой избы, на белье, что сушится на веревке, на сети и огородик… Но этого пепла никто не боится, надо знать, как с ним обойтись, бери одежду и стряхивай. Приезжие городские начнут чиститься и одежду свою дорогую замарают. Городских теперь наехало множество, явились новые купцы из Охотска вместе с переведенным сюда портом.

Вулкан опасен лавой, но до Акима далеко, недольет. А трясения земли Тюменцев не боится. Волна морская в двадцать сажен высотой сюда тоже не доходит. Она достигает только устья реки Камчатки, но это на другом конце земли, отсюда далеко. Тут случается, в бухте поднимется вода, но не бушует, а потом тихо сама уйдет.

Тюменцев — зверолов. Василий Степанович сегодня утром встретил его, да так и сказал, что теперь на таких, как Аким, должна посмотреть вся область и даже государь император в Петербурге узнает о подвигах своих верноподданных на Камчатке. Он просил Акима поднять камчадалов на защиту. Но вот похоже, что купцы, которые гребут все меха задарма, хотят показать сейчас, что они спасут Камчатку. Акиму приятно видеть, что старик Дурынин им не уступает и всех отталкивает и кричит; лицо у него в поту, как, верно, не бывало и на медвежьей охоте.

— «Вот почему Россия никогда еще не теряла ни единой пяди своей земли, — продолжал читать Василий Степанович, — и эта слава не должна померкнуть перед наступлением второго тысячелетия России! Сюда, на самый отдаленный край родной земли, заброшена небольшая горсть русского народа. Мы не можем ожидать помощи ни от кого, кроме милосердного бога, и только можем помнить, что мы русские люди и что родина требует от нас жертв. Мы положим свою жизнь, а кто из вас имеет какое-нибудь достояние, то пусть принесет его сюда в пользу воинов, у которых нет продовольствия».

Завойко уже давно объявил, что на Камчатке продовольствия нет, хотя у него, как у хорошего хозяина, про запас мука была. Но он все время говорил, что отослано пятьсот кулей на Амур и Камчатка гибнет и обречена, так как обязана кормить нахлебников. Он желал, чтобы купцы раскошелились, чтобы население не надеялось на одну казну и знало бы, что губернатор никаких претензий не собирается принимать. Он знал, что запасы хлеба есть у торговцев и что они жмутся. Так пусть отдадут хлеб казне, пусть сначала они откроют свои амбары, алтынники, а за казной дело не станет.

— Мы все идем за тобой, отец наш! — в восторге кричал старик Дурынин.

Камчадалы знали, что Василий Степанович куда проще и радушнее с людьми, чем былые начальники, и что только он один купцам воли не дает.

— Мы все готовы умереть за славу и честь русского царя и его воинства! — закричал в толпе кто-то, видно из грамотных.

— Братья и сестры, — заговорил тронутый Завойко, — так скажите прямо, кто и чем может помочь делу?

Юлия Егоровна первой выступила из толпы. Она гордо оглядела купцов, офицеров «Оливуцы» и весь народ.

— Я приношу в жертву святому делу все свое хозяйство! — заявила она. — И обязываюсь отдать на убой, если потребуется, всех моих коров.

— А мы с мужем отдаем свои запасы и будем печь из своей муки хлеб, — сказала похожая на монахиню высокая худая купчиха. По лицу ее пошли красные пятна, и она поджала губы, ни на кого не глядя, как бы от злости.

Тогда жена губернатора добавила, что каждый день будет привозить на работы несколько самоваров и поить чаем всех, кто трудится, возводя укрепления, и будет делать заварку.

Купцы не оставались в долгу. Обещали белье, одежду, посуду. Один толстяк сказал, что отдает двадцать ружей, приготовленных на продажу. Купца этого Аким знал. Он два года как приехал из Охотска, а уж ездит всюду и даже за Ганальские Востряки, за цепь скалистых гор, поодаль от Коряцкой. Эти Востряки похожи на продольную пилу голубой стали, поставленную острыми неровными зубцами вверх.

Конечно, купчине нельзя уж теперь держать ружья в магазине, если враг идет, а людям нечем стрелять. Аким подумал, что если записаться добровольцем, то, может, дадут новое ружье. У Окладникова ружья очень хорошие, и Аким полагал, что после войны этого ружья можно не отдавать, особенно если постараться и воевать хорошо.

— А теперь пойдемте все туда, где огонь наших пушек будет поражать ненавистных супостатов земли русской! — сказал Василий Степанович и крупным шагом поспешил вниз. Народ повалил за ним. Солдаты шагали строем.

Обошли бухту. У входа в ковш от каменистых утесов Сигнальной сопки отходила каменистая же отмель. На ней остановились. Тут когда-то была батарея. Перед глазами открылась огромная бухта, серая в этот сумрачный день. За ней Вилючинский вулкан в мохнатой шубе облаков.

Священник стал святить место. Завойко объявил, что тут решено строить батарею, надо привезти сюда бревна, нарубить и навязать фашинника. Василий Степанович сам полез на сопку и стал рубить кустарник. Руки у него большие, хваткие. Он забирал большие охапки фашинника[80], вязал их мягкой корой и сбрасывал вниз к подошедшей подводе. Вокруг стоял треск ломаемого кустарника. Все камчатские жители взялись за дело. Команда «Оливуцы» также принялась за работу.

— А вас сегодня я прошу ко мне на обед с господами офицерами, — сказал Завойко, обращаясь к Назимову, спустившись вниз с горы. — Не обессудьте нас, простых людей.

…Через день «Оливуца» уходила, увозя рапорты Василия Степановича Муравьеву, а также в Петербург в морское министерство.

Назимов, глядя с мостика на черный обрыв камчатского берега, не мог отвязаться от мысли о том, какая тяжелая участь ждет оставшихся здесь. Он решил рассказать обо всем, что видел на Камчатке, писателю Гончарову. Тот очень болезненно переживает все, что пришлось увидеть, когда эскадра подошла к русским заселениям. Ему обидно за свое, да так обидно, что он, видно, хочет что-то написать об этом. «Я расскажу ему про Петропавловск, до чего нас довела тут небрежность и беззаботность правительства».

В то же время Назимов чувствовал, что люди здесь крепки и сдаваться не собираются. Что из этого получится — бог весть.

А скалы Камчатки отходили все дальше и дальше. Все выше поднимались вулканы, сливаясь с небом, то являясь, то исчезая, то снова проступая. Черный обрыв берега наконец стал так низок, что совсем скрылся между волн и склонов сопок. И только неполное очертание огромных усеченных гор напоминало о том, что Камчатка близка. Дул злой ветер, холодало.

В канцелярии губернатора с утра толпился народ.

— А ты куда, дедушка, тебе надо на печку! — обращаясь к Дурынину, сказал полицмейстер Губарев.

Губарев — поручик ластового экипажа[81], а еще недавно был штурманским помощником. Теперь Василий Степанович назначил его в полицмейстеры, как человека бойкого, молодого и распорядительного, который за губернатора пойдет в огонь и воду. Завойко полюбил его за то, что Губарев «сирота», то есть что у него нет никаких покровителей, кроме самого Василия Степановича. Семье Губарева покровительствует Юлия Егоровна, и ее старший сын играет и учится вместе с маленьким Губаревым.

— Гляди-ко, — отвечал Дурынин, волнуясь. — Я еще не одного супостата прикончу.

— Да у тебя уж руки трясутся! — весело и уверенно заговорил Губарев, который в эти дни почувствовал, что быстро идет в гору. — Вытяни! Ну-с…

— Руки-то трясутся, — оправдывался Дурынин, — а палить — так не дрогнут. Я нынче весной трех медведей взял… Поди, и супостата — в глаз намечу, в глаз и возьму.

Молодые чиновники, получившие новенькие ружья, хлопали Дурынина по плечу, хвалили его. Вскоре чиновников построили в шеренгу, и офицер увел их к Мишенной сопке на стрельбище.

— Имя как на гулянку, — сказал Дурынин. — А вот палить-то начнут!

На весь Петропавловск запахло свежим хлебом. Поленница дров из сухой каменной березы быстро убывала у пекарни. Злая купчиха, на радость Завойко, рассталась со своим запасом, а казенный пока стоял… Оказалось, что в Петропавловске и у других жителей стояли амбары с мукой. В это голодное лето купчины держали хлеб про запас, надеясь нажиться. Недаром в свое время Завойко, встретив одного из них в Коряках, ударил кулаком по морде… Теперь перед лицом смерти все открыли свои запасы.

На подступах к городу строили батареи. Гарнизон и обыватели работали от зари до зари. Губернаторша привозила самовары и поила солдат чаем. Укрепления росли, и по вечерам Василий Степанович чувствовал себя бодро от сознания того, что дело движется.

Однажды утром в кабинет Завойко прибежал Губарев.

— С Бабушки сигналят, Василий Степанович, идет судно.

Завойко, работавший в этот ранний час за столом, вскочил. «Ждешь и не знаешь, что будет, — подумал он. — И неизвестно, кто идет, свои или враги?»