Война за океан - Николай Задорнов

— Так я вас слушаю с охотой и удовольствием, — резко заявил Завойко, — и вижу, что у вас новостей множество! Но они мне не нужны. Оставьте их при себе, так как я послал пятьсот кулей муки для Невельского на «Двине» и еще целый транспорт, то есть «Байкал». Да! А ваши новости только оскорбляют меня! Ваше дело явиться сюда с флотом на защиту порта и принять бой! А вы занимаетесь не тем, чем надо. После этого глупы распоряжения вашего адмирала, о чем и прошу прямо передать ему, так как не вижу смысла в том, зачем он плавает тут два года!

Назимов остолбенел.

— И Муравьев в бумагах пишет мне про Синопский бой.

Но Завойко давно это слыхал от американцев и предполагал, что англичане никакой победы русских на море не потерпят и будут собирать силы для ответного удара, который, конечно, нанесут не сразу.

«Шлют ко мне на судне из Японии, — с возмущением думал Завойко, — те бумаги, что писаны чуть не год назад! Боже мой! И еще завезли людей на голодовку, и они мрут как мухи на всех новых постах под начальством своих образованных командиров, которые ищут славы и не могут сами себя прокормить!»

— Все, что вы привезли, для нас не новость! И только за тем можно было не приходить. Мы ждем, и нам нужны до зарезу люди, снаряжение и оружие. Где «Двина»?

— Стоит в Де-Кастри, ждет.

— Ваши известия о войне неофициальны. Откуда узнал о ней адмирал? Из английских и американских газет! Так надо знать, как в тех газетах пишется у них все, люди наняты за деньги и могут написать, что человек умер, когда он жив. Или война началась, когда ее нет. Где императорский указ, я вас спрашиваю? Как вы смели явиться в порт, отстоящий от Петербурга за четырнадцать тысяч верст, без императорского указа?

— У нас у самих нет, ваше превосходительство, — растерянно отвечал Назимов.

— Так вы могли не приходить, когда не знаете, зачем идете. У меня же есть новости, которых ваш адмирал не может знать. Вот письмо короля лично ко мне.

— Какого короля? — удивился Назимов.

— Я переписки с врагами не имею! Нет, это дружественное послание сторонника России и моего друга короля Камехамехи. Он меня извещает о том, о чем вы не можете, и когда я вам скажу эту новость, то представьте ее Муравьеву и своему адмиралу: война началась!

— Так это те же сведения, ваше превосходительство.

— Как вы смеете так говорить! Король мне сообщает, где и какие суда у англичан и французов, куда идут, и я все знаю, весь океан у меня как на ладони. Он собирал сведения, желая спасти Россию от позора, чего не может сделать ваш адмирал, который, вместо того чтобы выходить в океан и смело нападать на врага и уничтожать его торговлю, идет с военными судами в гавань.

«Если бы пришла из кругосветного «Аврора», то я бы ее ни за что не отпустил, — решил Завойко. — Муравьев сулит мне прислать шестьсот человек. Но лучше синичка в руках, чем муравьевский журавль в небе, за которым еще надо эту синичку посылать, и лучше обученный экипаж фрегата, чем шестьсот муравьевских мужиков. Да еще неизвестно, как тот журавль доплывет до устья Амура и не пощиплют ли ему по дороге перья. А я за ним пошли «Аврору», которой у меня нет. Слава богу, что англичане еще не знают всех наших глупостей!»

Муравьев писал, что в Петропавловск будет прислана артиллерия, а также инженеры для постройки укреплений.

«А придут они под осень, в августе, — рассуждал Завойко. — А зачем мне осенью инженер, если я в ожидании его должен оставить Камчатку беззащитной. Как можно писать такие распоряжения! Как будто Завойко будет сидеть сложа руки».

Но Василий Степанович совсем не собирался отказываться от помощи, которая в самом деле могла подойти по реке. Суда уже в Де-Кастри. Муравьев спать не будет, зная, что на Камчатке пусто, ведь он придумал, чтобы тут была область и главный порт. Так пусть выворачивается, а то ляжет позор на него, а не на Завойко!

Василий Степанович поговорил с офицерами. Лейтенант Дмитрий Максутов особенно огорчен, что «Аврора» еще не пришла. На ней служит его родной брат Александр. Дмитрий пришел сюда в пятьдесят первом году на «Оливуце» и был принят в доме Василия Степановича, как свой.

В Петербурге Завойко почти не знали этих родственников. Юлия видела их мельком, когда лет десять назад еще кадетами они явились однажды на праздник. Теперь одному из братьев двадцать шесть, а другому двадцать семь.

Их отец, старик князь Максутов, — уроженец Урала. Уже забыто, что он потомок башкирского князя, отатарившегося в древние времена, а потом крестившегося и обрусевшего. С тех пор Максутовы всегда женились на русских.

Старый князь женат на Яковкиной, родной тетке Юлии Егоровны, сестре ее матери. Старик Максутов живет в Перми и до сих пор служит управляющим палатой казенных имуществ. В той губернии много казенных заводов, и эта должность очень значительная.

Дмитрий рассказал Василию Степановичу, что Гаврилов был при смерти и вылечился только благодаря медицинским средствам, имевшимся на «Оливуце».

— Я говорил Гаврилову, чтобы он боялся Невельского, — отвечал Завойко. — Невельской — пират и губит все суда и людей. Теперь Петр Федорович сам в этом убедился!

Завойко знал, что Гаврилов хоть и бывший подручный Лярского, но моряк хороший, дело знает, он из солдатских сынков, выучился в Кронштадте. Нужен был бы теперь такой, да некстати свалился. Но «Иртыш» или «Двина» должны скоро прийти, видно, явится сюда и Петр Федорович.

…Василий Степанович, съехав на берег, воспрянул духом, хотя, как он полагал, мало, очень мало практического толка было от прихода «Оливуцы», и сама она должна немедленно идти обратно.

— Что же от губернатора? — спросила Юлия Егоровна.

— А от губернатора пакеты и посулы, Юлечка. О чем бы ты думала? Да о том, что предстоит разрыв с державами! Они уж который раз заботятся известить меня об этом. Нет, Юленька, оборонять этот край из Петербурга нельзя. Тут надо иметь свою голову и плюнуть на все наше высшее правительство. Вот клянусь тебе, что если бы не Камехамеха, у которого я когда-то хотел купить часть коров и который это помнит, враги бы пришли прямо к нам, а мы бы не знали, что с ними делать, и приняли бы их как дружественную державу, когда на самом деле война уже началась… Я не мог поговорить как следует с твоим кузеном и узнать про всех, так как толкался народ. Но после молебна ты увидишь его за обедом. Все офицеры будут у нас, и ты приготовься.

…Священник отслужил молебен. Несколько десятков солдат, среди которых были и молодые, но большинство пожилых, многие дослуживали двадцатипятилетний срок, двадцать гребцов портовой команды и две стройные шеренги матросов с «Оливуцы» стояли перед церковью. Тут же собралась сотня камчатских обывателей со своими детьми, все чиновники и торговые служащие, американцы, а также многие камчадалы, которые в эту пору приезжают в Петропавловск за товарами.

Священник окропил святой водой войска и обывателей.

Завойко сказал о Синопском бое, о победе русского флота, о том, что грядет война.

— Война с Англией и Францией, по моим сведениям, уже наступила.

Он стал читать свое воззвание:

— «Воодушевленные победами русского оружия, всюду, где враг попытается напасть на нас, мы не посрамим, братцы, нашего Петропавловска, разобьем и прогоним англичан!

Непобедимая слава и сила России есть достояние всего русского народа, который веками укреплял ее православной верой, беззаветной любовью к своему царю, к своей родной земле и преданностью заветам и преданию старины».

Читая все это, Завойко заволновался, руки его, державшие лист, поначалу задрожали, но он быстро овладел собой.

— «В тяжкие годины нашествия врагов весь русский народ поднимался как один человек и выступал на защиту своей родины, а старики и женщины несли на площадь свои пожитки и припасы, чтобы сдать и накормить воинов!»

В толпе раздались крики. Купцы стеснились вокруг губернатора. Низкорослый камчадал Аким Тюменцев тоже норовил протолкнуться поближе к генералу. Ему нравилось, как говорил Завойко.

— Отец! Отец! — восторженно кричал приятель Акима, старик Дурынин, рослый, с маленьким скуластым черноватым лицом, вытягивая смуглые руки с жесткими сухожилиями. Дурынин — русский, хозяин общественной избы в казацком селении Начики. У Тюменцева много родни, чуть ли не во всех деревнях по эту сторону хребта, и среди камчадалов, и среди русских казаков. Многие русские женаты на камчадалках, у других матери и бабушки камчадалки. Есть казаки — потомки камчадалов, женившихся на русских.

Аким живет в тайге неподалеку от деревеньки Коряки, на берегу речки, на высоком холме, лес на котором вырублен, но все же холм в летнюю пору зарастает шеломайником, превысокой камчатской травой, так, что избы не видно. Речка богатая, быстрая, по ней поднимается с моря ходовая рыба. Дальше лесные заросли. В них медведей много, их мясо — любимое лакомство Акима, как и всех здешних жителей. А над избой и над тайгой высится громада Коряцкого вулкана[79].