Крысиная тропа. Любовь, ложь и правосудие по следу беглого нациста - Филипп Сэндс

«Благодарю вас за неустанные старания выяснить правду об убийстве моего отца», — написал он в своем ответе на отчет эксперта[826]. К сожалению, у него не оказалось прав на отцовскую могилу, так как не он платил за ее содержание. Эту заботу взяла на себя племянница, унаследовавшая от своей матери, сестры Хорста Трауте, сельский дом Шарлотты в Фибербрунне. Хорст просил ее о разрешении на эксгумацию, но не получил «никакого ответа». Оставалось разве что «убедить бургомистра Фибербрунна в значимости моего отца и постигшей его участи».

Научные выкладки профессоров Блэк и Пинцани оставили Хорста равнодушным: к мнению, что причиной смерти Отто стал лептоспироз, он отнесся скептически. Его больше привлекала мысль о намеренном отравлении.

— Не понимаю, почему Визенталь так ненавидел моего отца, — повторил он, хотя как будто уже не считал отравителем именно знаменитого охотника за нацистами. Он согласился с тем, что яд не принадлежал к излюбленному арсеналу американцев.

В результате исключения остались только СССР и Карл Хасс, как первый подозреваемый в сотрудничестве с Советами.

— Он знал, что советские убьют его за пособничество украинцам и сильный антикоммунизм, — гнул свое Хорст. — Думаю, Карл Хасс предложил моему отцу работать на американцев.

С таким предложением у Отто не возникло бы проблем, полагал Хорст теперь, в отличие от того, что утверждал раньше.

Мы вернулись к действиям его отца и к сравнению публичной казни пятидесяти поляков в Бохне в декабре 1939 года и казней в Ардеатинских пещерах в марте 1944 года, за которые Хасса обвинили в «преступлениях против человечества». Это разные вещи, возразил Хорст:

— Казнь в Бохне была карательной акцией, к таким прибегает любая армия. Решение убить их принял не мой отец, а какой-то судья из гестапо.

— Он присутствовал при казни, — возразил я и сообщил о своем желании отыскать якобы существующий альбом с фотографиями.

— Он должен был там присутствовать как представитель краковской власти, — ответил Хорст и процитировал письмо Отто Шарлотте: — «Завтра мне придется публично расстрелять 50 поляков». Не «я рад их убить» или «хочу их убить»: он пишет, что ему приходится это делать. Из немецкого текста это совершенно ясно.

А как насчет приказа Отто о создании в Кракове гетто и перемещении туда евреев?

Хорст согласился, что это была суровая акция, достойная сожаления. Тем не менее само по себе создание гетто еще не говорит о будущей участи переселяемых туда евреев.

— Никто не знал, что за этим последует, это еще не было убийством. — И он вспомнил, что дед Шарлотты Август фон Шейндлер, возможно, был евреем, из-за чего мать Хорста так и не получила Ariernachweis, свидетельство об арийском происхождении.

Разговор вышел резким, разногласия были непримиримы, однако Хорст все еще ценил наши отношения, считая меня незашоренным человеком.

— Я надеялся, что вы в состоянии передумывать, меняться, — сказал он. — В наших отношениях имеется некоторый прогресс. — Ему хотелось быть позитивным. — Я рад, что вас по-прежнему занимает вся эта история, это вызывает у меня хорошее чувство. Но я хочу высказаться ясно: документальный фильм мне не понравился, потому что в нем мой отец выставлен преступником.

Что до подкаста, то Хорст надеялся, что в нем не будет клише о нацистах, что он побудит слушателей к самостоятельному мышлению, к пониманию причин, по которым Отто стал нацистом, расскажет о великой любви между его родителями. Мир должен знать об этом. Наверное, сказал он, Отто и Шарлотта были бы рады видеть нас двоих за работой со всеми этими документами. В конце концов Шарлотта посвятила последние годы жизни стараниям убедить журналистов и остальных людей взяться за эти материалы.

— Именно для этого она сохранила документы.

Программа Би-Би-Си ее порадовала бы, сказал Хорст, она ведь любила Англию; вероятно, он забыл о письме Шарлотты на австрийское радио с жалобой на одну из передач об Отто.

— Она хотела сохранить все это, объяснить детям и внукам, показать все как есть, как все было в действительности.

«Как все было в ее действительности», — мог бы поправить я Хорста.

Действительность Шарлотты запечатлена на пленке, записанной ею к 28-й годовщине смерти мужа и преподнесенной в подарок детям. «Отто был чувствительным, веселым, воплощением жизненного оптимизма», — говорит она им.

Ему всегда нравилось делать то, что он считал правильным. Он болел оттого, что должен был — как солдат, как губернатор, как чиновник высокого ранга, ответственный за страну, Польшу — делать вещи, которых делать не хотел. До самого конца он отказывался от компромисса со своей совестью, но порой просто не мог сделать того, что считал правильным[827].

Ее мысль обширнее, продолжает она. «В каждом есть светлая и темная сторона. Солнце в сердце наряду с глубокой, беспросветной тьмой. Нам следует видеть в каждом только хорошее». Это было близко Хорсту, напоминало об уверенности его матери, что «людей ни за что не убедить, что ты не замышлял никакого зла».

Тем не менее остальная семья выражала все больше недовольства этими усилиями Хорста.

— Я могу их понять, — сказал он и стал вспоминать ссору своего племянника Отто с Шарлоттой из-за ковра, который бабка привезла из Лемберга в Австрию под конец войны.

В этой связи я и заговорил о документе, который привез с собой; раньше он находился среди бумаг Шарлотты. Это был короткий мейл Хорста племяннику Отто от 4 декабря 2007 года. Раньше я не обращал на него внимания то ли потому, что он слишком современный, то ли из-за немецкого языка и потому, что сам текст отпечатан, а я привык искать старые рукописные документы. Порой мы не видим того, что находится буквально под самым носом.

Я дал копию Хорсту, и он сразу узнал текст.

— Да, это написал я, — сказал он.

— Liebe N. O.! — начал он читать вслух. — Дорогой племянник Отто! — Он держал листок близко к глазам, читая сначала про себя, потом громко, по-немецки.

Дорогой N. О.!

Прилагаю два письма твоего деда, которые хочу сравнить с календарем Гиммлера на среду. Они изобличают его сильнее, чем все известные мне документы. Ничего не поделаешь, он все знал, все соблюдал и в принципе соглашался.

Грустный O. H.[828]

O. H. — это Onkel Horst, грустный дядя Хорст.

Оба приложенные письма, отправленные Отто Шарлотте в августе 1942 года, были мне знакомы. Первое было написано 16 августа в Кракове. Хорст подчеркнул в нем строчки про то, что после отъезда Шарлотты у Отто «в Лемберге было много дел»[829], включая «отправку рабочих в трудовые лагеря рейха (уже 250 тысяч из