Из новейшей истории Финляндии. Время управления Н.И. Бобрикова - Михаил Михайлович Бородкин

На этот раз сенат спокойнее принял новый закон. «Результат сенатского голосования и впечатления Высочайшего решения военного вопроса представляет для меня большой интерес, — писал из своего имения B. К. Плеве к H. И. Бобрикову (21 июля 1901 г.). Весьма был порадован внушительным большинством, оно знамение благоразумного поворота в умах правящих кружков Финляндии и дает надежду, что при продолжающейся настойчивости, мы достигнем полезных последствий без коренной ломки их административного строя, что было бы желательно, так как управлять краем через петербургских столоначальников весьма трудно». Ожидания министра статс-секретаря не оправдались. Оказалось, что руководители оппозиции были рассеяны по дачам, и как только они успели показаться в Гельсингфорсе, началась прежняя история. Вожаки устроили тайное заседание на острове Тургольме (недалеко от Гельсингфорса) и постановили: разослать призыв к новому массовому адресу, и просить духовенство не оглашать в церквах нового устава. При этом они в особой прокламации доказывали и желали внушить населению, со ссылкой на авторитет законоведа профессора Р. Германсона, что «существенной частью опубликования является не отпечатание закона в сборнике постановлений, а объявление его с церковной кафедры». Выходило так: кем бы ни был утвержден устав, каким бы образом он ни был распубликован (сенатом), в последней инстанции все будет зависеть от пасторов, быть ли ему законом или не быть. Манифест тенденциозно перетолковывался в печати, с целью поселить в народе к нему недоверие и озлобление. Магистраты задерживали рассылку нового закона, препятствуя таким образом его церковному оглашению.

Сенаторы, под влиянием общественного давления или, точнее говоря, «из опасения бойкота», решили войти со всеподданнейшим представлением, хотя отлично сознавали всю бесцельность своего ходатайства. B. К. Плеве предполагал, что протест сената «платонический» для очистки совести. «Гора родила мышь, и представление сената сочинено, очевидно, под страхом общественного мнения», — заявил он в следующем письме (от 30 июля).

В возникшей новой вспышке смуты, наиболее печальным фактом явилось вмешательство части прежнего сдержанного и миролюбивого духовенства в агитацию. Одна прокламация (августа 1901 г.) гласила: «Положение пастора таково, что его решение в этом деле будет иметь широкое влияние на точку зрения не только прихода, но всего вообще финского общества... Пасторы должны дать народу духовную поддержку и способность противодействия»... Пасторы откликнулись. 62 пастора подали в сенат прошения об освобождении их от обязанности опубликовать закон; другие составили очень резкие протесты, подав их местной полицейской власти. После настояния духовного капитула, большинство пасторов однако обнародовало закон. Были случаи прочтения манифеста в пустой кирке; иные пасторы до прочтения, делали протестующие оговорки; во многих местах агенты «кагала» успевали возбудить-толпу к беспорядкам и за криком, топаньем и пением «Бьернеборгского марша» в кирках не было возможности огласить закона. Случалось, что у пастора из рук вырывали манифест, а его самого выталкивали из церкви...

О том, что творилось в лютеранском соборе Гельсингфорса, финляндец. — корреспондент стокгольмской газеты «Aftonbladet», — писал: пастор отправлявший службу закончил ее импровизированной молитвой: «Бог, который есть истина, дарует в этой стране победу правде; Бог, который есть свет, не даст нам бродить во мраке и несчастий; Бог, который есть справедливость, защитит наше исконное право, наши законы и все, что мы наследовали от предков». Затем на кафедру взошел «странствующий пастор»,, разъезжавший по приказанию капитула из прихода в приход, для объявления манифеста. «Где бы он ни появлялся, его прогоняли почти со всех церковных кафедр; народ всюду его поносил; в одной церкви ему предложили 30 сребреников»... Едва он начал читать устав о воинской повинности, ему крикнул чей-то мощный голос: «Господин пастор, этого устава, в этой церкви и пред этим приходом нельзя читать, — никогда этого не будет!» Все присутствовавшие закричали: «нет, нет!» Раздались голоса, просившие пастора оставить кафедру; люди вскакивали на скамейки, стучали, грозили кулаками! Наконец, послышались первые аккорды, псалма «Господь наша защита»...

В Выборгской губ. нашелся пастор (Топпола), который, со ссылками на тексты Евангелия, доказывал крестьянам, что сопротивление правительству даже угодно Богу. Впоследствии явились пасторы, которые распространяли среди народа новый революционный «национальный катехизис».

Боргоский капитул навлек на себя нарекания за попытку опубликования в Гельсингфорсе нового закона. Ему подали резкий адрес за подписью 1,200 лиц. Участников Гельсингфорсского беспорядка полиция привлекла к судебной ответственности; но ратгаузский суд оставил дело без последствий.

Пасторы вмешались в борьбу, тогда как события нисколько не касались внутреннего строя церкви. Создалась таким образом церковная анархия. «Дошло до того, что епископы нашей церкви в «национальном катехизисе» назывались «изменниками» и их оплевывают, и оскорбляют на улице, а некоторые пасторы даже пишут своим епископам бранные письма», читаем в финской газете.

Подписка нового адреса производилась по всей Финляндии одновременно 26 и 27 августа. Чтобы настроить народ к подписанию, раздавались особые брошюры.

Подписка адреса происходила по приемам, выработанным в 1899 г. Подписи собирались особенно усердно в воскресенье, вблизи фабрик и заводов, даже между охмелевшими рабочими. На некоторых листах подписи были сделаны одной и той же рукой; нередко обозначались одни имена без фамилий. Среди сборщиков подписей выделялись студенты и народные учителя и учительницы. Как добывались подписи, показывает следующий случай. В одной Гельсингфорсской больнице врач сам обошел больных и, конечно, все безмолвно вывели свои имена на поданном листе. Народу текст адреса почти не показывали: его обязывали подписывать особые листы — «доверенности».

Чиновники сената и главных управлений, должностные лица и чины полиции, состоя на службе, признавали себя вправе выражать протест тому правительству, которому присягали. Такое крайне своеобразное отношение к своему служебному положению, конечно, недопустимо на государственной службе.

В адресе устав о воинской повинности признавался «коренным образом нарушающим основные законы Великого Княжества», в виду того, что издание его состоялось «без согласия земских чинов». Издание устава, по мнению составителей адреса, неминуемо должно поддержать все усиливающееся «недовольство, чувство всеобщего гнета и неуверенности и величайшего затруднения для общества и его членов в работе на Благо края». В заключении повторялась мысль сейма, что устав противоречит «торжественно удостоверенным основным законам Великого Княжества» и потому не может быть признан правовой нормой. Чтобы внести этот второй массовый адрес в сенат, пришлось уплатить гербового расхода 12 тысяч марок. Вслед за представлением адреса, среди народа ходили прокламации о том, что новый адрес не есть всеподданнейшее ходатайство, а адрес— протест, требующий восстановления попранных прав.

Адресы-протесты и адресы — порицания вошли в большую моду. Кто только не писал и не подавал тогда адресов: крестьяне г. Куопио, жители окрестностей Иматры, население Улеоборгской губ. и т. д. Уже в то время, когда устав о воинской повинности рассматривался в Государственном