Кровь Люцифера - Джеймс Роллинс

Но сначала Корца остановился и зажег свечу перед изображением святого-покровителя, одним из сотен чтимых изображений, которые можно найти по всему Святилище. Рун преклонил колени, когда огонек свечи озарил черты облаченной в сутану фигуры, стоящей под деревом — на ветвях дерева, как и на плечах святого сидели птицы. Святой Франциск Ассизский. Рун склонил голову, вспоминая Гуго де Пейна и самопожертвование, которое тот совершил, дабы спасти их и многих других.

Этим утром в аэропорту Корца попрощался с Эрин и Джорданом — они улетали обратно в Штаты, навстречу счастливой жизни. Хорошо, что они остались живы, хватит уже геройских смертей. Хотя отшельник вышел из рядов ордена, Рун намеревался почтить его, хотя бы таким образом.

«Спасибо, друг мой».

Он прикрыл глаза и зашевелил губами, безмолвно шепча молитву. Через долгое время, когда вечерня уже давно окончилась, его плеча коснулась рука — легкая, точно крыло бабочки.

Корца повернулся и увидел перед собой высокого человека в простой рясе. Удивленный этим визитом, он еще ниже склонил голову и прошептал, узнав Воскрешенного, первого из их ордена:

— Вы оказываете мне честь.

— Выпрямись, — произнес Лазарь голосом, хриплым от долгого безмолвия.

Рун повиновался, но так и не поднял взгляда.

— Почему ты здесь, сын мой? — спросил Лазарь.

Корца жестом указал на безмолвные фигуры поодаль —покрытые пылью, недвижные, точно статуи.

— Я пришел сюда, чтобы разделить с ними покой Святилища.

— Ты отдал ордену все, — сказал Лазарь. — Твою жизнь, твою душу и твою службу. Неужели теперь ты отдашь ему и остаток дней своих?

— Отдам. Я охотно отдал все это для высшего блага. Я существую лишь для того, чтобы служить Ему с открытым сердцем.

— И все же ты пришел к этой жизни через ложь. Ты не был предназначен к такому служению. Ты мог пойти иным путем — и все еще можешь это сделать.

Рун вскинул голову, слыша в голосе собеседника не обвинение, но одну только скорбь. Он не понимал этого. Лазарь повернулся и пошел прочь, поманив Корцу за собою.

Они шагали мимо недвижных силуэтов монахинь и священников, которые сошли сюда, взыскуя отдыха от мира.

— Разве я не достаточно заплатил за свои грехи? — спросил Рун, боясь, что ему откажут в этом покое.

— Ты не совершал грехов, — ответил Лазарь. — Грех был совершен против тебя.

Корца шел за высокой мрачной фигурой, и разум его лихорадочно перебирал грехи, совершенные за долгую жизнь им самим — и те, что были совершены против него. И все же понимание медлило прийти к нему.

Лазарь вел его все глубже, в темные залы, где Затворники, облаченные в древние одеяния, стояли, опустив головы или запрокинув их к потолку. Рун слышал об этой части Святилища, куда уходили те, кто искал не просто вечной медитации, но также отпущения, раздумий над тяжестью грехов — чужих и своих собственных.

Он озирался по сторонам, видя повсюду лица, на которых лежала печать скорби и смирения.

«Зачем меня привели сюда?»

И вот Лазарь остановился перед фигурой священника, который стоял, поникнув главой. Он был одет в простую бурую рясу, такую же, какую Рун носил давным-давно, в своей смертной жизни. И даже не видя его лица, Корца почувствовал в нем нечто знакомое.

«Должно быть, это один из моих братьев из тех давних времен, тоже ушедший от мира ради созерцания».

Лазарь наклонился поближе к священнику и что-то прошептал, сдувая пыль с уха Затворника.

Наконец тот поднял голову — и Рун увидел лицо, которое преследовало его в кошмарах более четырех сотен лет. Он качнулся назад, словно от сильного удара.

«Не может быть...»

Корца окинул взглядом длинные темные волосы, высокий бледный лоб, полные губы. Он помнил, как эти губы приникли к его горлу, как эти зубы вонзились в его плоть. Он и сейчас словно бы чувствовал кровь этого человека у себя во рту. Его тело помнило это блаженство. Они до сих пор были связаны — связаны кровью.

Это был тот самый стригой, который напал на Руна, пришедшего к могиле сестры, и вырвал из его тела душу, положив конец его смертной жизни. Корца думал, что этого монстра убили еще тогда. Он помнил, как стражи-сангвинисты, верные Бернарду, уволакивали эту тварь прочь.

Но ныне этот монстр был облачен в одеяния ордена.

Священник открыл глаза и посмотрел на Руна с величайшим состраданием и нежностью. Затем коснулся шеи Корцы сбоку, там, где его зубы некогда впились в плоть, и на мгновение задержал пальцы на этой незримой ране.

— Я думал, что исполняю долг служения, когда совершал этот грех против тебя.

— Служения? Служения кому?

Рука, касавшаяся его шеи, безвольно упала, глаза закрылись, сознание в них угасало.

— Прости меня, сын мой, — произнес священник-стригой затихающим шепотом. — Ибо не ведал я, что творил.

Рун ждал еще чего-то, каких-то слов, которые придадут смысл этой невероятной ситуации.

— Он — символ лжи, — объяснил Лазарь. — Той лжи, что увлекла тебя с праведного пути служения на долгую дорогу неволи в рядах нашего ордена.

— Я не понимаю, — пробормотал Рун. — Что это за ложь?

— Тебе следует спросить Бернарда, — сказал Лазарь, взял Корцу за локоть и повел обратно ко входу в Святилище. Оказавшись у врат, он препроводил его наружу.

Рун помедлил на пороге, боясь покинуть тихое убежище и неожиданно потеряв всякое желание выведывать эти последние тайны. Но Лазарь преграждал ему обратный путь, не оставляя выбора.

— Постигни свое прошлое, сын мой, чтобы узнать свое будущее. Пойми, кто ты такой на самом деле. И потом сделай выбор — где тебе провести дальнейшую жизнь.

Рун пошел прочь. Он сам не знал, как его ноги нашли путь вверх по запутанным тоннелям и лестницам до базилики Святого Петра. Но пока Корца поднимался, в голове его выстраивалась картина той ночи, когда он был обращен: как сангвинисты нашли его прежде, чем он успел совершить грех, как его привели к Бернарду и как тот убедил его отринуть злую природу и вести жизнь сангвиниста.

Все указывало на Бернарда.

Слова Затворника снова и снова эхом звучали в памяти Руна:

«Я думал, что исполняю долг служения, когда совершал этот грех против тебя».

Он понял, что стояло за этими словами.

Бернард знал о ночных визитах Руна на могилу сестры. Он знал, что ночью тот будет под открытым небом, одинокий и уязвимый. Именно Бернард послал одного из членов ордена — замаскированного под стригоя — на кладбище, чтобы тот обратил Руна. После чего можно было завербовать новообращенного в орден, дабы заставить пророчество сбыться — так был создан Избранный, сангвинист, никогда не пробовавший человеческой крови. Из пророчества, насчитывавшего много столетий, Бернард знал, что лишь Избранный, состоящий в ордене, сможет найти утраченное Кровавое Евангелие.

И потому кардинал создал этого Избранного.

Вместе с растущим осознанием Рун ощущал жгучий гнев, полыхающий в нем, точно очистительный огонь. Бернард похитил его душу — а Корца с тех пор тысячи раз благодарил его за это.

«Всё мое существование было ложью».

Словно очнувшись от сна, Рун обнаружил, что шагает через Апостольский дворец к канцелярии Бернарда. Кардиналу было позволено, как и прежде, работать там в ожидании суда— за кровавый грех против Элизабет. Дойдя до дверей, Рун не стал стучаться. Он ворвался внутрь, как ураган.

Бернард поднял взгляд от стола, заваленного бумагами, на лице его читалось изумление. На нем была алая сутана, алые перчатки и прочие атрибуты, символизирующие его сан.

— Рун, что случилось?

Корца едва мог говорить, ярость душила его.

— Вы отдали приказ, из-за которого я лишился души!

Бернард встал.

— Что ты такое говоришь?— Вы послали монстра, который превратил меня в мерзость. Вы привели меня в объятия Элизабет и забрали ее душу. Моя жизнь, моя смерть — все это было подстроено вами, дабы повлиять на волю господа. Чтобы подчинить пророчество своей воле.

Рун смотрел, как Бернард тщательно подбирает слова, ища самый подходящий ответ на эти обвинения.

Наконец кардинал решил держаться истины.

— Тогда ты понимаешь, что я был прав.

— Прав? — Это слово, сорвавшееся с губ Руна, было исполнено горечи и боли.— Теперь, когда все пророчества исполнились, неужели ты хотел бы, чтобы все пошло иначе? Тебе ведома цена, которую заплатил бы мир, если б мы потерпели неудачу.

Рун дрожал от ярости. Бернард оторвал его от родных, обрек на вечную жажду крови, заставил поверить, что единственный оставшийся Руну путь — это служение Церкви, и превратил женщину, которую тот любил, из целительницы в убийцу.

И все ради того, чтобы спасти мир на условиях самого Бернарда. Чтобы исполнить пророчество, которое могло никогда не вступить в действие без его вмешательства. Чтобы держать всех сангвинистов в неведении относительно того, что у них есть выбор вне пределов церкви, вне пределов власти кардинала.