Песочные часы - Ольга Романовская

— Какое ты имеешь право поднимать руку на норину? — сверкнула глазами норина Доррана и потянулась к плети. — Ты хоть и аверд, но можешь за это поплатиться. Сейчас я позову хыра и…

— И вам придётся говорить с солдатами, моя норина. Мне даны строгие указания пресекать малейшие попытки причинения вреда норну Рагнару и торхе хозяина, в том числе, применяя силу. Я убью вашего хыра, если вы отдадите опрометчивый приказ, моя норина.

В подтверждении серьёзности своих слов слуга распахнул полы куртки, демонстрируя длинный нож и короткое ружьё, заткнутое за пояс.

Норина скривила губы, беззвучно выругалась и, вырвав руку, заявила, что он слишком много себе позволяет.

— Ты посмел угрожать дворянке, оскорбил её своими домыслами. Готовься обогатить араргскую казну: я добьюсь, чтобы тебе присудили крупный штраф.

— За что, моя норина? Я всего лишь выполняю свой долг, приказ господина. Вы хотели порвать платье торхи, быть может, причинить телесный вред, она боится вас — значит, я должен вмешаться. Да и пристойно ли вам, моя норина, связываться с рабыней? Стоит ли она потраченных нервов?

— Ты прав, не стоит. Если её хозяин настолько глуп, что позволяет ей гулять в таком виде, это его личное дело.

— Это сын виконта? — нарочито игнорируя меня, норина Доррана обошла вокруг коляски.

— Да, моя норина, норн Рагнар.

Снова превратившись в благопристойную красавицу, норина приветливо улыбнулась малышу и склонилась над ним, брезгливо отпихнув меня от коляски. Ребёнок ей, определённо понравился, она даже поинтересовалась у слуги, можно ли взять его на руки. Тот ответил, что в отсутствии виконта лучше не стоит. Норина Доррана не стала настаивать и начала сюсюкаться с Рагнаром, называя его зайчиком, спрашивая традиционное: «А чей это у нас носик?». Даже поиграть пробовала, но сын отказался, по обыкновению насупившись.

— Гордый, — похоже, его реакция норину ничуть не обидела, даже вызвала уважение. — Настоящий норн. Симпатичный. Похож на отца. Что ж, мои поздравления виконту! К сожалению, в силу обстоятельств, не могу высказать их лично, так что, будь добр, передай.

Только сейчас обратив внимание на буравившую затылок меня, она лениво поинтересовалась:

— Тебе доверили его выкармливать? Хорошо справляешься. На вид ребёнок здоровый — значит, своего отобрали. Или умер? Что ж, не велика потеря, быстро ещё одного родишь.

— Я мать норна Рагнара, моя норина, — не удержалась я.

— Вот как? — её брови удивлённо поползли вверх. — Уютно устроилась в жизни, сучка. Слава Небесным заступникам, ребёнок в тебя не пошёл, а то виконт стыда бы не обобрался. Наследник-полукровка! — она презрительно скривилась. — Да и норн Рагнар бы всю жизнь мучился сознанием примеси грязной крови, рано или поздно догадался, что виконтесса Тиадей ему не мать. А так он о тебе даже не вспомнит. Наслаждайся недолгим временем, когда можешь называть его сыном.

— Вы ошибаетесь, моя норина, — прежде, чем успела подумать, вырвалось у меня.

— Неужели? — сладко улыбаясь, она обошла вокруг коляски и встала рядом. — Глазки-то опусти, рабыня, я тебе не ровня. И поклонись. Сначала мне, потом сыну, своему будущему хозяину. А что, вдруг ты ещё лет через двадцать будешь на что-то годна? Сынок тогда тоже попользует. Хотя нет, тебе будет за сорок, кожа обвиснет, талия расплывётся от частых родов… Будешь мыть полы и стряпать на кухне, блевотину после пирушек сына подтирать. Разумеется, уже не как торха. Торха — это пока в постели приятно, пока молодая. Сомневаюсь, чтобы ты так хороша в этом деле, чтобы через тройку лет виконт не захотел купить новенькую. Или ты, дурочка, вообразила, будто что-то значишь для него? Побойся богов, деточка! Ему когда-то надоест тебя иметь и делать детишек — и всё, сказка закончится. Мой тебе совет, зелёноглазая: за собой следи. Чтобы тело было упругое, приятное на ощупь, глаз радовало. И стони громче, хорошенько трудись, когда хозяина ублажаешь. Этому, кстати, поучись: не в том возрасте, чтобы одной смазливой мордочкой брать. Да и после родов фигура не та…

Захотелось ударить её, влепить пощёчину этой самодовольной, плюющейся ядом стерве, заставившей поклониться себе и, будто случайно, успевшей вырвать у меня пару волосков. Но я догадывалась, что она меня провоцирует, ожидает бурной реакции, хочет, чтобы я ударила её на глазах слуги виконта, чтобы потом с чистой совестью требовать наказания. Поэтому кусала губы и молчала, не позволяя злости выплеснуться наружу.

За что же она меня так ненавидит, не из-за хозяина же! Не насколько ведь он ей нравился, чтобы так болезненно перенести разрыв. У неё, конечно, больное самолюбие, как и у большинства араргских дворян, и денежного содержания она из-за меня лишилась. Судя по злобе, новый любовник, если есть, не так знатен и богат. И обручального кольца на пальце не вижу — не замужем.

Но, как ни прискорбно, кое в чём норина Доррана права: моё положение шатко и целиком и полностью зависит от воли хозяина. Пока сын мал, пока я молода и привлекательна, он будет любить, будет заботиться, а потом всё разом закончится. Сына отберут, отдадут Мирабель, меня отправят в вечные служанки. Не знаю, как поступают с надоевшими, постаревшими торхами. Может, меняют статус на хыр, обыкновенных рабынь? Я об этом ничего не читала и, честно говоря, впервые задумалась.

Представила себе безрадостное будущее.

В постели хозяина давно новая, юная и хорошенькая. Она же прислуживает ему, потому что прикосновения нежных рук во много раз приятнее. Детей я рожать уже не смогу (или они успеют надоесть норну) — какой от меня толк? Убирать со стола, чистить ковры, вытирать пыль? Или присматривать за хозяйскими детьми? Буду их личной служанкой, водить собственного сына в школу. А мои дочери, если таковые появятся, станут сызмальства помогать гладить, чистить, готовить. Они-то останутся со мной, только их в любой момент смогут отобрать, продать, подарить, отправить куда-то учиться, а затем работать.

Стало тошно и грустно. Не желала бы такой жизни, но именно такая мне предстояла.

Норина, так и не дождавшись ответа, удалилась. Довольная: если не удалось причинить физическую боль, то хотя бы унизила, смешала с грязью. В этом она преуспела — я ощущала себя ничтожеством, бесправной тварью, которая, как её ни наряжай, всё равно остаётся рабыней. А все эти подарки, драгоценности… Очень умно — дарить их торхе, всё равно не уйдут из семьи. Я собственность виконта Тиадея — значит, они тоже принадлежат ему, если только не успею продать. Но опять-таки — на что потрачу деньги, и как он к этому отнесётся?

Всё ложь, сладкий дурман, признанный заставить поверить, что и в рабстве хорошо живётся. Но каким бы ни был ошейник, он всё равно давит горло.