Удивление перед жизнью - Виктор Розов

Великий Гёте кружил по комнате как орел, и стоило мелькнуть фразе, мысли, образу — он бросался к первому, рядом стоящему столу или конторке и не давал улететь сверкнувшей жар- птице или даже разноперому мелкому колибри. Хватал на лету и тут же запихивал в строчки, зарешечивал переплетом букв.

Л дом Шиллера совсем иной. Золотистые обои, много света. Как‑то символично получилось: пока мы бродили по дому Гёте, погода стояла пасмурная, даже накрапывал мелкий дождик. А когда пересекли площадь и подошли к дому Шиллера, выглянуло солнце и все преобразилось.

На стене лютня. На кровати, где умер поэт, венок. У кровати столик, на нем изящная маленькая чашечка — синяя с розовыми цветами. Из нее в последний раз пил воду умирающий. Солнце, золотистые обои, лютня, венок, много воздуха и мало вещей. Дух поэта.

Я очень люблю деревянный домик в Горьком, где прошло детство Алексея Пешкова. Бесчисленное количество раз я бывал в нем и каждый раз с трепетом переступал высокий выем калитки, входя в прошлое. Справа, в стороне — прислоненный к забору громадный деревянный крест. Под комлем подобного ему погиб Цыганок. Красильня с чанами, от которых вот — вот на минуту отошел слепнущий Григорий. Амбар, из которого бабушка сквозь огонь вывела коня. А в доме сени, печь, полати, ушат, иконы, нехитрая купеческая утварь. И все живет! Пожалуй, это самый теплый, душевный мемориальный музей, который я видел на своем веку. Люблю я дом Кашириных, где так много страданий видел и перенес Алеша Пешков. И со странностью смотрю на особняк на улице Качалова, в котором жил Максим Горький. Как‑то не идет он ему.

Был и еще один живой музей — дом Чехова в Ялте на Аутке. Впервые я попал туда еще в тридцатых годах, когда жива была Мария Павловна Чехова. Дом настолько дышал живым своим хозяином, что присутствие его было несомненным. Мы в гостях у Антона Павловича. За пять минут до нашего прихода он извинился, вышел куда‑то по делу и вот — вот вернется. Смело могу сказать: я был в гостях у Антона Павловича, он принял меня добросердечно, и время я провел у н. его прекрасно. Так все неброско и по — домашнему. Только над пианино висит странная гравюра, если не ошибаюсь, с картины Семирадского. Форум. Нерон, легионеры, а посреди лежащая в эффектной позе терзаемая обнаженная женщина. Она в центре картины, лицо ее изображает страдание. Но не бойтесь, никаких страданий здесь нет. Все это так, для сюжета. Все грациозно, великолепны ее грудь, живот, бедра… Я несколько смущен: не идут как‑то эти «страсти» Антону Павловичу. Узнаю: картина— подарок Ольги Леонардовны. Тогда другое дело! Ольге Леонардовне это идет, ну а Антон Павлович без ума от Ольги Леонардовны. Что поделаешь, ради любимой на какие только компромиссы не идешь! Пусть висит! Увы, страсти портят нас. Но какая же жизнь без страстей? Прозябание.

К сожалению, дух Чехова улетел из ялтинского дома, видимо напуганный топотом тысяч, а может быть, десятков тысяч ног экскурсантов, которые проходят сквозь комнаты. Санаториев, домов отдыха, туристов в Ялте видимо — невидимо, а культурники непременно планируют посещение музея Чехова. Идут те, кому интересно, а большинству все равно. Я, например, был свидетелем такой сценки. Битком набитые комнатки музея (теперь там протянуты охранительные канаты). Какая‑то женщина, вытянув через канат шею и шаря недоуменным взглядом по спальне Антона Павловича, спрашивает экскурсовода: «А звери‑то где?»

Я прерву свой рассказ о музеях, вернусь к нему в дальнейшем. Перечислю только. Дом Грига в Норвегии и рядом отвесная гранитная скала, в которую там, высоко вверху, замурован гроб композитора. Маленькая спаленка с толстенными и широченными половицами и кровать, на которой появился на свет Людвиг ван Бетховен в городе Бонне. Кабинетик — голубятня Льва Толстого в Хамовниках в Москве. Музей Достоевского на Божедомке. Я умышленно не написал — на улице Достоевского, как теперь называется Божедомка, так как музей до реконструкции был живым, а нынешний — мертвый. Некрасова — на Литейном в Ленинграде, все девять комнат бельэтажа, где умер поэт. Уникальный в Абрамцеве — этакая оранжерея талантов. Игрушечный домик Васнецова, затерявшийся среди бывших Мещанских улиц. Трагический — Николая Островского в Сочи. Богатый — Станиславского в бывшем Леонтьевском переулке. Заставленные книгами коридоры и комнаты Брехта в Берлине. И так далее, и так далее, и тому подобное.

Продолжаю рассказ о Маргарите Владимировне.

Рукописи, рукописи, рукописи… Они не только на столах и шкафах, они на подоконниках, на полу, по углам. Вся комната — один сплошной письменный стол.

Сколько раз потом я бывал в этом номере 409! Сколько слушал рассказов, историй! Такой жизни, какую прожила Маргарита Владимировна, можно позавидовать. Шутка ли! Отец — предводитель дворянства в Псковской губернии. Маргарита Владимировна говорит об этом не шепотом, а громко, хотя в те времена подобная родословная считалась крамольной. Правда, Владимир Дмитриевич Рокотов увлекся организацией народных театров, публичных библиотек, променял звание предводителя на режиссера и актера и разорился. Да и сама Маргарита Владимировна имеет солидное революционное прошлое. Работала в дни Октября в Смольном, в газетах «Солдатская правда» и «Деревенская беднота», вела записи выступлений самого Ленина. С правительством она и переехала в 1918 году в Москву, оставив в Петрограде пятикомнатную квартиру и получив взамен номер в «Метро- поле». Дворянское происхождение ей не страшно, как декабристам или князю Кропоткину.

— И крестным отцом моим был первый иллюстратор «Мертвых душ» — художник Агин…

Какое счастье, какая честь! Я помню эти иллюстрации, эти книги, которые брал в юношеской библиотеке имени Пушкина в Костроме! Какая связь! Я помню даже подписи Агина под каждым рисунком. Для меня это великое далекое прошлое… А вот сидит живая крестница этого самого художника Агина, она видела его живым. А может быть, и самого Гоголя? Высчитываю в уме… Нет, Гоголя Маргарита Владимировна видеть не могла… Гоголь умер лет за двадцать до ее рождения. Только за двадцать! Могла бы и увидеть…

— Жила в нашем доме одно время Анна Петровна Керн.

Ай! Я готов был подпрыгнуть до потолка. Ну как же так вот, глядя на спицы, ровным и спокойным голосом могла произнести Маргарита Владимировна эту фразу! Вот запросто: жила в нашем доме одно время Анна Петровна Керн. Как будто не Керн жила, а какая‑нибудь Тютькина или Фитюлькина.

Нет, одно только прикосновение к таким людям делает тебя самого счастливым и великим. Маргарита Владимировна видела Анну Керн! Ну и все, уже больше ничего и не надо в жизни, если видел «Чудное мгновенье»! Я, например, рад даже тому, что вижу Маргариту Владимировну, которая видела Анну Керн…