Гладиатрикс - Рассел Уитфилд

Как бы то ни было, здесь и сейчас она радовалась возможности довести до местных эллинов настоящее спартанское учение, ибо им оно было воистину необходимо. Она ведь слышала, как вел молитвы Телемах. Он был добрым человеком и хорошим жрецом, более того, Лисандра почитала его за друга. При этом жрец внушал людям расплывчатые аттические ценности, удалившиеся от истины едва ли не до полного ее извращения.

Воительница отдавала себе отчет в том, что ее гладиаторская слава немало способствовала разрастанию сообщества почитателей Афины. Весть о том, что некоторое время службы в храме будет проводить знаменитая Ахиллия, распространилась мгновенно. В храм стало набиваться столько народа, что люди только что не свешивались с колонн. Это было правильно и хорошо. Лисандра посвятила богине всю свою жизнь, чтя ее когда словом, когда мечом. Слава Лисандры явилась, так сказать, побочным плодом благочестивой битвы, длившейся многие годы. Она принимала ее в честь своей богини. Хорошо, если благодаря ей храм будет полон, а люди услышат не искаженную мудрость Афины.

Лисандру вовсе не удивляло, что местная эллинская община видела в ней свою героиню. Прежде среди них совсем не встречалось спартанцев, — а ведь прочие эллины относились к ее родному полису с особым почтением, едва ли не благоговейно. Теперь Афина послала к жителям Галикарнаса настоящую спартанку, известную гладиатрикс. Естественно, они восприняли это как великую честь и ответили всеобщим восторгом. Что тут такого?

Спустя несколько недель Лисандра заметила, что обрела способность уже без слез думать и вспоминать Эйрианвен, хотя боль утраты по-прежнему терзала ей душу. Она как-то вдруг поняла, что добрые и светлые воспоминания останутся с нею навсегда и никто уже не сумеет отнять их у нее. Однако ясно было и то, что на будущее ей следовало бы ожесточить свое сердце. Нельзя больше позволить себе подобной остроты чувства, иначе утрата будет совсем уж невыносимой. Любовь есть разновидность безумия. Надо научиться с нею справляться, а лучше всего — вовсе не допускать ее до себя. Лисандра решила, что в дальнейшем будет следовать именно такому пути.

Что же касается ночей, то редко какая из них обходилась совсем без кошмаров, но теперь Лисандре удавалось хоть сколько-то времени спокойно поспать. Пережитое отнюдь не изгладилось из ее памяти, как и ярость, вызванная бессилием.

«Спартанцы не ведают страха! — пытаясь разобраться в себе, повторяла Лисандра. — Наверное, у меня еще не совсем зажило что-то внутри, отсюда и страшные сны. Зато возвышенный спартанский дух явно помогает мне постепенно преодолевать все случившееся».

Она постоянно молилась о том, чтобы однажды отплатить Нестасену!

Между прочим, как ни болезнен оказался ее жизненный опыт, он явно помогал ей доходчиво объяснять истины Афины людям, собиравшимся в храме у Телемаха. Она ведь уже повидала и вытерпела столько, что любому из этих горожан с лихвой хватило бы на целую жизнь, значит, могла вдохновлять внимательных слушателей еще и личным примером. Если ее врожденная харизма вкупе со славой, приобретенной на арене, заставляла людей вслушиваться в ее слова, так это же к лучшему.

Нет, Лисандра была весьма далека от того, чтобы пытаться вернуть себе былой, именно жреческий настрой ума. Она стала гладиатрикс и не собиралась легкомысленно уклоняться с пути, предначертанного богиней.

Как-то за ужином она поделилась этими мыслями с Телемахом.

— Совсем не обязательно возвращаться в школу, — проговорил он, подумав. — Здесь тебя никто не стережет. Ты легко можешь бежать, исчезнуть, вернуться в Спарту или поселиться где-нибудь в другом месте и жить так, как захочешь.

Лисандра настолько не ожидала подобного, что некоторое время молчала.

— Но это значило бы уклониться от исполнения долга, — ответила она наконец.

— Долга — перед кем? Перед Бальбом, вашим ланистой?

— Перед ними. — Лисандра кивнула в сторону улицы. — Перед теми, кто ходит сюда послушать меня, гордится моими делами на арене. Я уже не говорю про богиню. Или не ты меня уверял, будто мне свыше предначертано драться во имя Афины?

Телемах слегка покраснел.

— Да, но с тех пор я успел гораздо лучше узнать тебя. Тогда ты была для меня всего лишь очередной невольницей, которую ждет арена. Да и Бальб мне как следует заплатил, чтобы я переговорил с тобой, поддержал в час духовной нужды.

Лисандра опять ответила далеко не сразу.

— А я и не знала, что тебе заплатили за дружбу со мной… — сказала она затем, не в силах сразу дать оценку услышанному.

— Нет, мне платили не за это. Дружба за деньги не покупается, — тотчас ответил жрец, и девушка испытала несказанное облегчение.

Предательство одного из немногих людей, которым спартанка по-настоящему доверяла, непоправимо подкосило бы ее.

А Телемах продолжал:

— Бальб не жестокий человек, но он делает деньги на людских жизнях. Таково уж его ремесло. К рабам же у любого из нас отношение в какой-то мере двойственное. С одной стороны, без рабства никак, оно есть и будет. А с другой — после того, как мы познакомились и стали друзьями, думать о тебе как о невольнице я уже не могу. — Он вздохнул. — Как же я не хочу, чтобы ты когда-нибудь пала на арене.

— Вот уж этого можешь не бояться, — усмехнулась Лисандра. — Меня не так-то просто убить. Я очень искусна в бою. Пусть первые напутствия ты давал за деньги, но они действительно развеяли тьму. Ты заставил меня понять очень многое.

Она подумала и добавила:

— Поэтому-то я сплеча и не рублю, если ты заметил. Кроме того, я рабыня лишь по названию. Знаешь, когда тысячная толпа рвет глотки, выкрикивая твое имя, трудновато воспринимать себя как бесправную вещь.

Телемах улыбнулся в ответ, и ей показалось, что эта улыбка была окрашена грустью.

Бальб шлет мне письма, спрашивая, как твое здоровье и что у тебя на уме, — сказал он Лисандре. — До нынешнего момента я его не особенно обнадеживал, но теперь вижу, что ты исцелилась и телом и духом.

— Так и есть, Телемах, — кивнула Лисандра. — Настала пора вернуться туда, где я должна быть.

— Я буду скучать по тебе, — сказал Телемах.

Это прозвучало очень искренне и потому понравилось ей.

— Ты так говоришь, словно мы навсегда расстаемся, — растроганно и оттого резковато проговорила воительница. — Луд не тюрьма, а я в ней не узница. Ты сможешь навещать меня, когда пожелаешь. Может, мне даже позволят одной покидать школу, поскольку, живя здесь у тебя, я вроде бы показала, что мне следует доверять. — Она улыбнулась. — Никуда не сбежала, чтобы начать новую жизнь.