Чужбина с ангельским ликом - Лариса Кольцова

Так же изящно поправила платье на плечах, любуясь собою в зеркальных стёклах и зная, что за мною наблюдают не только художники, в чьих лицах я обрела своих восхищённых зрителей, но и тот, главный мой и единственный зритель. Прочие были лишь неважной размытой массовкой. Могли быть, могли и исчезнуть, я бы не заметила.

— Садись, — сказал он просто и любезно, и я как во сне залезла в его салон, забыв о незнакомых ещё вчера друзьях, жаждущих пиршества за мой счёт.

Куда завезла повозка счастья

Он сорвался с места, и мы поехали в темноту столицы, слабо освещённую лишь фонарями центральных проспектов.

— Куда мы? — словно просыпаясь, спросила я.

— А где ты живёшь? — спросил он в ответ, не глядя на меня и следя за тёмной дорогой, почти пустой в ночной час. Я ответила, и он с лёгкой улыбкой взглянул на меня, — Ну, и местечко ты себе выбрала для проживания. — Он прекрасно разбирался в городских лабиринтах, но, видимо, плохо понимал, что не из любви к тесноте люди селятся в трущобах.

— Вы и сами любите разъезжать по рабочим кварталам. Нет? Неделю назад вы же были на простонародном рынке, — уточнила я, — вы любите экзотику бедности? — В сущности, я ловила его, пытаясь объяснить себе непонятные слова Знахаря о моём муже, который обо мне тоскует, надеясь в душе, что это Рудольф и есть.

— Ты меня видела? — он не собирался уже переходить на отчужденное «вы». — Чего не подошла? Боялась, что я тебя не узнаю?

— Я сильно изменилась? Неузнаваемо?

— В темноте плохо это вижу, — сказал он вовсе уж нелепицу, будто и не покупал у меня картин днём. Я замолчала, и он тоже всю оставшуюся дорогу как бы игнорировал меня. Я любовалась его руками, незабываемыми никогда, лежащими на панели управления машины.

— Какая необычная у вас машина.

— Эта? — переспросил он презрительно, — карета для местных феодалов? — и довольный засмеялся, — она мне не принадлежит. Собственность корпорации, где я работаю. По статусу положено. А так, нужна она мне, как птичий хвост. Пошлость невероятная, хотя и быстрая.

Тут я поняла, почему тогда из машины вылез чужой человек. Машина была «собственностью корпорации», и ездили на ней и другие служащие загадочной корпорации, кто заслужил такую почесть. — Странно, что у вас там работают настолько неотёсанные и грубые люди, — я вспомнила обиду, причинённую грубияном, что я «сухое дерево».

— Всяких там хватает. Я же не главный модератор вашей планеты. У меня вообще тут нет ничего своего. Да и нигде в целой Вселенной. Только я сам себе и принадлежу, а уж насколько полностью, судить трудно. Есть некое подозрение, что некто время от времени использует мой аватар в своих целях, мне перпендикулярных. Да и работа моя мне навязана всем ходом предыдущих событий. А уж вот их-то, события то есть, я сам себе и устроил, выбирая из скудного и предложенного свыше ассортимента именно те, что и забросили меня сюда. Это правда.

Я с радостью узнавала его прежнюю говорливость. Не знаю, кто как, а я люблю велеречивых мужчин и опасаюсь молчунов. Недостаток речевого развития напрямую связан с общим недоразвитием тончайших эмоциональных сфер человека. Так я считаю. Мы остановились в тёмном дворе, не освещённым ни единым фонарём из-за бедности простонародного квартала. Он зажёг мягкий свет в салоне и, развернувшись, стал рассматривать меня. Будто впервые увидел и вообще не знает меня, но неприятно и давяще.

— Выключите свет, — попросила я. Язык не поворачивался обращаться к нему на приветливое и близкое «ты». Глаза постепенно привыкли к темноте. Она не была же абсолютной. Светилось небо, светились окна и не настолько уж и далёкие отсюда улицы центра города.

Он стал вдруг грубо и непристойно ощупывать меня через платье, и я оскорблённо отпихнула его руки.

— Вы меня не за ту принимаете! Я по машинам с посторонними не отираюсь!

— Ну, так пригласи, — пробормотал он. Эта внезапная грубость без единого слова настолько потрясла меня, что он перестал даже нравиться мне. Будто это чужой человек, которого я никогда не знала.

— К себе? — уточнила я, — но у меня не прибрано, я не ждала гостей. — Я не знала, что ему говорить, как себя вести с таким неприязненным человеком, который, тем ни менее, столь нахально лезет. — Да и соседи следят. Будут считать непристойной женщиной.

— А ты пристойная? — спросил он насмешливо и без всякой любви ко мне.

— Да, — ответила я гордо, — я пытаюсь жить чисто и достойно.

— Ничего этого невозможно тут, — сказал он презрительно.

— Что же я грязная, по-вашему, недостойная? И если этот мир наш, то где тогда благоухает «ваш мир»?

Он ничего не ответил, щуря глаза и вглядываясь в темень мало приглядного и днём двора, будто не желая уже меня видеть.

— А к вам я не пойду, конечно. У вас там и насекомые, верно, кишат какие-нибудь.

Это было чересчур, и я попыталась выйти, но не знала, как открывается дверь. Его поведение было умышленно и намеренно оскорбительным. Я это поняла.

— В машине у меня удобнее, — и он неожиданно опрокинул сидение. Я оказалась унизительно и беспомощно лежащей на сидении, не умея встать. Что было делать в такой вот ситуации? Орать благим матом? Драться с ним? Я же была этим парализована. Он наклонил надо мною своё лицо, я плохо различала его черты в темноте, и только глаза мерцали, отражая редкие и рассеянные во мраке улицы крупицы света.

— Ну что, достойная? — сказал он тихо, — мы всё же с тобой дождались нашего отложенного счастья, — и задрал мой подол выше колен. Как и все его действия до этого, всё было напитано насмешкой надо мною.

— За те деньги, что ты получила, я вполне могу рассчитывать и на скромный от тебя презент. Ведь картины твоего брата всего лишь красочный бред, ничего не стоящая мазня.

И тут я сильно стукнула его коленом в живот. Не знаю, что он почувствовал, но я ощутила лишь твёрдые мышцы под его рубахой. Он столь же внезапно вернул кресло в прежнее положение и сказал:

— Да я же шутил. Зачем ты мне? Поверила, что я тебя по-прежнему желаю? Да я тебя едва узнал там. Это я так. Проверяю тебя на предмет твоего достоинства.

— У меня есть редкие и чудесные напитки из ночных цветов. Они не только вкусны, но и целебны, — сказала я, не желая с ним так ужасно расставаться. Забыв об убожестве своего жилья, я всё ещё продолжала по инерции пребывать мысленно в удобном и