Гай Мэннеринг, или Астролог - Вальтер Скотт

Несколько десятков укоризненно нахмуренных лиц обратились в сторону нашего бесстрашного фермера, который, высказав все накопившееся у него на душе недовольство, решительно зашагал вниз по лестнице со всеми остальными, не обращая ни малейшего внимания на тех, кого он оскорбил своей выходкой.

Наконец погребальная процессия двинулась в путь. Шествие возглавили факельщики со своими жезлами, украшенными перевязями из потускневшего белого крепа — эмблемой девственности покойной. Шестерка захудалых кляч, олицетворявших бренность всего земного, в перьях и попонах, медленно повезла на кладбище мрачно убранный катафалк. Впереди бежал Джейми Дафф, дурачок, без которого не обходились ни одни похороны, в белом бумажном галстуке и таких же бумажных нашивках на рукавах в знак траура, а сзади тянулось шесть карет, в которых ехали все участники церемонии.

Многие из них переговаривались между собой уже более непринужденно и с большим оживлением обсуждали вопрос о размерах наследства и о том, кому оно может достаться. Главные претенденты, однако, благоразумно молчали, стыдясь высказывать вслух надежды, которые могут потом не оправдаться.

А душеприказчик покойной, единственный человек и точности знавший, как обстоит дело, сохранял таинственное выражение лица, как будто решив продлить, насколько возможно, и разгоравшееся во всех любопытство и напряженность ожидания.

Наконец они прибыли к воротам кладбища, где их встретила целая толпа женщин с детьми на руках; оттуда, в сопровождении десятков мальчишек, которые бежали вприпрыжку за похоронной процессией и громко кричали, они добрались до места, где покоились представители рода Синглсайдов. Это было кладбище Грейфрайерс. Участок был огорожен с четырех сторон; одна из них охранялась ангелом с отбитым носом и единственным уцелевшим крылом, который, однако, упорно стоял уже целое столетие на своем посту, в то время как его коллега херувим, некогда исполнявший ту же обязанность, красуясь рядом на каменном пьедестале, валялся теперь бесформенным обрубком среди зеленой чащи крапивы, репейника и болиголова, пышно разросшихся вокруг стен мавзолея. Покрытая мхом и полустертая надпись возвещала, что в 1650 году капитан Эндрю Бертрам, первый владелец Синглсайда, отпрыск знаменитейшего и древнейшего рода Элленгауэнов, воздвиг этот монумент для себя и для своих потомков. Изрядное количество кос, песочных часов, черепов и крестообразно сложенных костей обрамляло нижеследующий образец кладбищенской поэзии, сочиненный в честь основателя мавзолея:

Кроток как Натаньель[252], как Безальель[253] умел,

Был ли в свете герой такой?Жил он с нами.Под камнем симОн свой вечный обрел покой.

Сюда-то они и опустили тело миссис Маргарет Бертрам, в глинистую и жирную землю, которая приняла в себя прах ее предков. А потом, подобно солдатам, возвращающимся с военных похорон, ближайшие родственники, заинтересованные в завещании, пустились погонять вовсю несчастных наемных кляч, чтобы поскорее положить конец обуревавшему их всех нетерпению.

Глава 38

Коту иль колледжу все деньги завещай.

Лукиан рассказывает в одной из своих правдивых историй, как труппа обезьян, искусно выдрессированных своим предприимчивым хозяином, с большим успехом исполняла какую-то трагедию и как все они сразу позабыли свои роли, стоило только какому-то повесе бросить на сцену горсть орехов: природные инстинкты актеров взяли верх над выучкой, и буйное соперничество их перешло все границы пристойного. Так вот приближение решающего момента вселило во всех претендентов на наследство чувства, весьма отличные от тех, которые они, следуя примеру мистера Мортклока, только что старались на себя напустить. Глаза, которые совсем еще недавно то с благоговением устремлялись к небесам, то смиренно потуплялись долу, теперь тревожно и жадно впились в сундуки, шкатулки и ящики комодов, заглядывая в самые потаенные уголки старушечьих комнат. Хоть сами по себе эти поиски, может быть, и не были лишены интереса, завещания все же нигде не оказалось.

Где-то среди вещей была обнаружена расписка на двадцать фунтов за подписью священника неприсягающей секты, с отметкой о том, что проценты получены сполна по день святого Мартина прошлого года; документ этот был старательно завернут в бумагу с новым текстом старой песни «Через море к Карлу»[254]. В другом месте нашли занятную любовную переписку между покойницей и неким лейтенантом пехотного полка О'Кином. В пачку его писем была вложена бумажка, сразу же объяснившая родственникам, почему эта привязанность, не предвещавшая им ничего хорошего, вдруг окончилась: это была закладная на двести фунтов, за подписью лейтенанта, по которой, по-видимому, никогда никакие проценты не поступали. Обнаружены были и другие счета и закладные на значительно большие суммы и за подписью лиц более положительных (разумеется, только в смысле их состоятельности), чем почтенный священнослужитель и галантный воин. Все эти бумажки валялись в одной куче с монетами самых различных достоинств и размеров, с ломаными золотыми и серебряными вещами, старыми серьгами, крышкой от табакерки, оправою от очков, и пр. и пр. Завещание, однако, так и не находилось, и полковник Мэннеринг начал уже надеяться, что то, которое он получил от Глоссина, действительно выражало последнюю волю старой леди. Но его друг Плейдел, который теперь вошел в комнату, предупредил его, что дело обстоит иначе.

— Человек, который руководит осмотром вещей, — сказал он, — мне хорошо известен, и по его поведению я догадываюсь, что он знает об этом больше, чем все мы.

Пока поиски завещания продолжаются, взглянем на кое-кого из лиц, особенно в нем заинтересованных.

О Динмонте, который, зажав под мышкой хлыст, просовывал свою круглую голову через плечо суетившегося homme d'affaires[255], говорить не приходится. Вот этот худощавый пожилой мужчина в безукоризненном траурном костюме — это Мак-Каскуил, бывший владелец Драмкуэга; он разорился на двух полученных им в наследство акциях Эрского банка. Надежда его основана на том, что он хотя и отдаленная, но все же родня покойной, на том, что он сиживал с ней по воскресеньям на одной скамье в церкви, а по субботам всегда играл с ней вечером в крибедж[256], причем неизменно старался ей проигрывать. А вон тот простоватого вида человек с косичкой жирных волос, обернутых в кусок кожи, — это табачник, родственник миссис Бертрам с материнской стороны; торговля принесла ему порядочные барыши, и когда разразилась колониальная война[257], он утроил для всех цены на табак, сделав исключение для одной только миссис Бертрам. Черепаховая табакерка старухи каждую неделю наполнялась лучшим нюхательным табаком, и с нее брали все время прежнюю цену только потому, что горничная, приходя в лавку, каждый раз передавала мистеру Квиду привет от его двоюродной сестрички миссис Бертрам. А вот тот парень, который не потрудился даже скинуть верхнюю одежду и грязные сапоги, мог так же, как и все его сверстники, снискать расположение старой леди, любившей видеть у себя дома красивых молодых людей. Говорят только, что он упустил благоприятный случай, потому что подчас пренебрегал ее торжественными приглашениями, а иногда вдруг являлся, уже пообедав перед этим где-нибудь на стороне, с компанией повеселее; к тому же он два раза наступил на хвост ее коту и однажды рассердил ее попугая.