Рауль Валленберг. Исчезнувший герой Второй мировой - Бенгт Янгфельдт

Описания ужина и разговора, оставленные Бергом и Карлсоном, совпадают во всех важных моментах, хотя рассказ первого слишком эмоционален, чтобы быть достоверным во всех деталях. Это касается и передачи диалогов. Но здесь же сообщаются и подробности, подтверждающие подлинность разговоров, – например, рассуждения Эйхмана о лошадях: он был страстным наездником[60].

Поскольку Валленберг “на этот раз не имел никаких требований, исполнения которых нужно было добиться”, он, согласно воспоминаниям Берга, начал “без всякого стеснения спор по поводу доктрины нацизма и будущего хода войны”. Карлсон вспоминает, что спор был жестоким:

В комнате, в которой мы сидели, окна выходили на восток. Мы погасили свет, подошли к окнам и раздвинули занавеси. Это произвело грандиозное впечатление: мы увидели багровый от залпов тысяч пушек горизонт на востоке.

Валленберг использовал это зрелище в качестве аргумента против Эйхмана. Он отметил, как близко к Будапешту подошли русские. Он хотел заставить Эйхмана отказаться от идеи уничтожить оставшихся евреев, указавая на то, что война все равно скоро кончится.

Было очевидно, что Эйхман понимает: игра для Германии проиграна. Никакого фанатизма, если он когда-либо вообще был, в нем не осталось. В тот вечер он спорил с интеллектуальным изяществом и иронией. Он иронизировал в том числе и над собой. Это был своего рода танец на собственной могиле.

По свидетельству Берга, Валленберг критиковал нацизм “бесстрашно и логично” и предсказал “скорый и полный крах всех его сторонников”. На это Эйхман ответил, что сознает, что его “приятная жизнь в скором времени закончится”, но он будет продолжать служить Гитлеру до последнего. Вопреки свидетельству Карлсона об отсутствии фанатизма в Эйхмане тот стал угрожать Валленбергу, что “сделает все, что только возможно, чтобы остановить его”, и заявил, что дипломатический паспорт не станет защитой, если он, Эйхман, сочтет необходимым ликвидировать его. “С этими словами Эйхман поднялся, чтобы уйти, но отнюдь не в гневе, – вспоминал Берг. – С неизменной вежливостью воспитанного немца он попрощался и поблагодарил нас за очаровательный вечер”.

Точная дата встречи с Эйхманом неизвестна. Из устных источников мы знаем, что она имела место в декабре, скорее всего, в самом начале месяца[61] – во всяком случае, до 15 декабря, когда Даниэльсон отправил в стокгольмский МИД следующую телеграмму:

Глава здешней команды СС по решению еврейского вопроса, генерал [sic!] Эйхман, сообщил [слово неразборчиво – это шифрованная телеграмма], что намерен застрелить этого еврейского пса Валленберга. Его заместитель [гауптштурмфюрер СС Теодор] Даннекер[62] обронил нечто похожее с очевидной целью запугать сотрудников миссии. Предлагаю сделать в Берлине заявление, в котором намекнуть на вину Германии в зверствах в отношении шведских подзащитных. Согласно тому, что сообщается из других здешних источников СС, Гиммлер якобы не желает подобных зверств и говорит, что придает большое значение отношениям между Швецией и Германией. К настоящему моменту застрелен один еврей – сотрудник миссии и три члена семей сотрудников.

Содержание телеграммы согласуется с выраженной Эйхманом во время ужина угрозой при необходимости ликвидировать Валленберга. То, что оберштурмбаннфюрер таким образом угрожал представителю нейтральной державы, может показаться странным. Но ситуация обострилась до крайности, Эйхман находился под огромным давлением, а сотрудники миссии и ранее подвергались угрозам, после чего всем пришлось учиться владеть оружием. Однажды автомобиль Валленберга был смят тяжелым немецким грузовиком.

Валленберга в машине не было, но, когда он заявил протест по поводу очевидного покушения на его жизнь, Эйхман якобы ответил: “Я попробую еще раз”. Согласно одному источнику, за “несчастным случаем” стоял Даннекер.

Телеграмма Даниэльсона привела к тому, что шведский посол в Берлине, Арвид Рикерт, 17 декабря заявил протест германскому МИДу. По словам Рикерта, заместитель начальника политотдела Отто фон Эрдмансдорф напомнил ему пословицу “Лающая собака не кусает”, но пообещал дать телеграмму в германскую миссию в Будапеште с просьбой о разъснениях. Директор компании “Шведские спички” Альвар Мёллер в тот же день посетил Вальтера Шелленберга, который, в свою очередь, “по телеграфу ориентировал относительно этого дела Генриха Гиммлера”. Мудрый ход – Гиммлер искал контакта с западными союзниками на предмет сепаратного мира и не был заинтересован в том, чтобы кто-то вставлял ему палки в колеса. Как отмечалось ранее, Якоб Валленберг попросил Шелленберга “защитить РВ от нацистов”, но произошло ли вмешательство Альвара Мёллера по инициативе Якоба Валленберга или с его ведома, неизвестно.

Германская миссия в Будапеште не стала оспаривать того факта, что слова “еврейский пес Валленберг” “могли быть обронены”, но, подобно Эрдмансдорфу, дала понять, что их, “разумеется, не стоит принимать всерьез”. (На самом деле прозвище “еврейский пес” не было придумано Эйхманом – таким образом Валленберга обзывали часто[63].) Эти слова, подчеркивалось в ответе, следует рассматривать в связи с общей критикой Еврейского бюро шведской будапештской миссии и особенно Валленберга, который “совершенно беспрецедентным образом защищает интересы венгерских евреев, командированных на работы в приграничные районы” и пытается “абсолютно незаконными средствами избавить этих евреев от установленной законом трудовой повинности путем раздачи им охранных паспортов”.

Помимо задокументированной встречи Валленберга с Эйхманом за ужином не исключено, что они встречались и ранее, и не только в Хедьешхаломе. Работавший в шведской миссии Томаш Кауфман рассказывает, что Валленберг однажды сказал ему, что должен принять “высокопоставленного посетителя” на улице Минервы, и попросил его не показываться. Посетитель появился на следующий вечер – по воспоминаниям Кауфмана, в среду, в октябре. Кауфман утверж дает, что это был Адольф Эйхман: “Подъехал автомобиль. Это была машина СС с затемненными стеклами. Потом подъехала еще одна, кажется “мерседес”. Из “мерседеса” вышли высокие офицерские чины, Эйхман и кто-то еще. С ними было два адъютанта. Они пробыли до позднего вечера и, очевидно, выпили изрядно, поскольку, как вспоминал Кауфман, из дома слышались громкие разговоры и смех.

Еще одно свидетельство о встречах Валленберга и Эйхмана содержится в литературно-художественном – или, вернее, полудокументальном – рассказе Элизабет Сель, жены Дьёрдя Селя, работавшего в штате шведской миссии водителем. Документальная ценность такого рассказа, разумеется, спорная, но в нем есть подробности, из-за которых его невозможно просто отвергать.