Доктор Есениус - Людо Зубек

Теперь, когда все собрались, предстояло выполнить еще один долг: вручить свои верительные грамоты. Герцог решил, что этот торжественный обряд произойдет в воскресенье, до полудня, сразу же после богослужения.

Чешские послы велели приготовить в доме, где они остановились, торжественный обед. Бетлен поручил Имриху Турзо и канцлеру Шимону Пехи непременно присутствовать на этом обеде, чтобы предложить послам некоторые вопросы, на кои им следовало получить ответ. Вопросы касались денежных средств. Их нужно было немало.

Легаты потребовали время на размышление и обещали дать герцогу исчерпывающий ответ.

А теперь забудем на время все заботы и почтим эти скромные дары божьи, которые нам в меру своих способностей приготовила здешняя кухарка, — пригласил гостей пан Смил из Годейова.

Есениус сидел рядом с доктором Дорнавиусом.

— У вас легатский опыт больше моего, — доброжелательно проговорил Дорнавиус, хотя Есениус при первых его словах подумал, что доктор имеет в виду его пребывание в венской тюрьме. — Как вы думаете, можем ли мы питать хоть какую-нибудь надежду на успех?

Доктор Дорнавиус был благообразный старец с разделенной надвое бородой и большой плешью, которую покрывали крупные капли пота.

— Я полагаю, что основой нашего успеха может быть то, что нам предложил в качестве второго вопроса герцог: денежные средства. Чем скорее мы предоставим деньги, тем скорее герцог вышлет армию.

— Вы думаете, что сословия сумеют найти требуемую сумму? Какова должна быть сумма?

— Сумма невелика — четыреста тысяч золотых, — веско ответил Есениус.

Дорнавиус тихонько свистнул.

— Да, это сумма! Нелегко будет сословиям собрать столько денег!

Есениус кивнул.

Дорнавиус развивал свои мысли далее:

— Я опасаюсь, весьма опасаюсь, что и деньги не обеспечат нам помощи герцога. Вы слышали, что говорят послы императора? Что Фердинанд прикажет изгнать из Вены и вообще из Австрии всех до единого протестантов.

— Сомневаюсь, что он решится на такое, — заметил Есениус, — поскольку это имеет и другую сторону. А что, если бы, скажем, герцог предпринял те же меры по отношению к католикам?

И король Фридрих… Нет, я не верю этому, это обернулось бы против государства…

Обед кончился, и возобновились переговоры. Турзо советовал послам договориться с императором.

Есениус и Дорнавиус умолкли и стали слушать беседу.

— Как видите, и его милость герцог еще не сжег за собой всех мостов, — говорил Турзо. — Пока здесь находятся императорские послы, есть еще возможность договориться.

Юный граф искренне был убежден в возможности осуществления своего плана.

Но многоопытный Смил из Годейова не позволил увлечь себя и ответил с сомнением:

— Император не желает мириться с чехами. Ведь всем нам знакомо его изречение: он, мол, не будет спать спокойно до тех пор, пока не вырвет с корнем в своей империи ересь.

Но Турзо и против этого высказал свои возражения:

— Императорские послы прилагают все усилия к тому, чтобы герцог заключил с императором прочный и безопасный мир.

— Да, нам известно об этом, — согласился Годейовский, — однако император согласен вести переговоры с его милостью герцогом как с наместником Трансильвании и Венгрии, но ни в коем случае не желает вести переговоры с Чехией и относящимися к Чехии провинциями, то есть с союзниками герцога. От нас он требует капитуляции; мы должны вернуть ему трон и изгнать нынешнего чешского короля Фридриха. А с этим, разумеется, мы не желаем согласиться.

Эти доводы признал разумными и Турзо. И все же он не верил, чтобы император не пошел на уступки в этом вопросе.

— Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы избежать войны, — заключил он.

И послы выразили ему благодарность за усилия мирно разрешить спор чешских сословий с императором.

Первого августа на сейм прибыло новое императорское посольство, во главе с графом Коллальто.

На почетном месте в зале, где происходил сейм, под красным балдахином стояло кресло для герцога Бетлена. Граф Коллальто, который вошел в зал раньше, чем герцог, прошествовал прямо к почетному месту и опустился в кресло, не снимая шляпы. Этим он дал понять присутствующим, что представляет здесь императора.

Зал зашумел, как улей. Некоторые порешительнее схватились за эфес шпаги и только ждали знака, чтобы обнажить оружие. Но без герцога они ни на что не могли решиться.

Вошел герцог. Все встали и приветствовали его долгой овацией. Только граф Коллальто по-прежнему надменно восседал на возвышении. Все взгляды обратились к нему. И сразу наступила гробовая тишина. Как поступит герцог? Прогонит наглеца? Или покинет зал? Ничего подобного не произошло. Только зловещий огонек блеснул в глазах герцога и уголки рта скривились в усмешке.

Он остановился перед своим креслом, обнажил голову и стоя выслушал императорского посла.

Граф Коллальто говорил резко, его речь была пересыпана скрытыми и явными угрозами, слушая которые приверженцы Бетлена едва сдерживали свой гнев. Сам герцог слушал спокойно, лицо его было неподвижно и бесстрастно.

А Коллальто ставил условия: объявить вновь о покорности императору, разорвать союз с чешскими бунтовщиками и вернуть духовенству, а особенно иезуитам отнятое у них имущество. Если это не будет выполнено, его милости императору придется поступить по-своему.

Ответ герцога был лаконичным: он спрашивает, имеют ли послы достаточно полномочий для того, чтобы заключить с ним и с его союзниками мир. Коллальто отвечает, что его полномочия не простираются столь далеко и он не может заниматься делами союзников герцога, то есть чехов, дела которых подсудны лишь императорскому сейму.

Герцог отвечает: «Я не приму никакого решения без своих союзников. А теперь пусть послы отправляются восвояси и, если у них не будет полномочий на заключение мира не только с ним, но и с его союзниками, пусть лучше не возвращаются».

Бурные аплодисменты участников дают императорским послам явное представление об отношении собравшихся.

Выступление Коллальто на сейме было подобно грозе, очищающей воздух. Теперь и Турзо убедился в том, что договориться с императором невозможно. Зато самое время заключить соглашение с чехами.

Послы Чешского королевства и прилегающих к нему земель обещали Бетлену уплатить четыреста тысяч золотых в четыре срока. Он сам прибавит к этому двести тысяч, а двести тысяч соберут венгерские сословия. Из этой суммы сто тысяч заплатят Порте[46], чтобы обеспечить мир и поддержку султана. А на семьдесят тысяч герцог в течение месяца поставит двадцать тысяч солдат.

Договор о соглашении ознаменовался великим торжеством, после чего начались приготовления к выборам Бетлена венгерским королем; выборы должны были состояться 25 августа.

— Мне кажется, что нынешнее наше посольство будет успешнее, чем ваше прешпоркское, ваша магнифиценция, — удовлетворенно промолвил Смил из Годейова.

— Полагаю, что мы можем сказать: наше посольство было успешным, — ответил Есениус.

— Давайте подождем с оценкой. Если сословия вовремя соберут деньги и Бетлен незамедлительно выставит и пошлет нам армию, то лишь тогда мы сможем говорить о подлинном успехе — добавил Берка из Дубы.

Они тогда и не подозревали, что именно эта помощь Бетлена и решит судьбу битвы при Белой Горе.

На следующий же день после возвращения из Банской Быстрицы посольство явилось в Град к королю Фридриху и потребовало аудиенции.

Король не заставил долго ждать. Он прервал свою беседу с главой сопротивления австрийских сословий и членом военного совета Эразмом Чернемблом и пригласил послов в свои покои. Затем предложил Смилу из Годейова лишь коротко осветить события: подробный отчет будет заслушан позже, когда сойдется военный совет. Король приказал незамедлительно явиться верховному канцлеру пану Велиму из Роупова и всем членам военного совета. Кроме присутствующего Чернембла, в военный совет входили Кашпар Каплирж из Суслевиц, генерал из Гофкирха, полковник Готтгард из Старгемберга, Андреас Унгнад и Бебисдорф.

— Если бы я посмел подать вашей королевской милости скромный совет, я предложил бы пригласить и графа Матеса Турна, — промолвил пан Смил. — Он как раз находится во дворце и, если не ошибаюсь, еще не ушел.

— Превосходно, я согласен. Пусть позовут и графа Турна, — торопливо проговорил король; он весьма охотно присоединялся к чужому мнению, только бы не решать самому.

Фридрих не был приверженцем строгого этикета, как Габсбурги, и поэтому в разговоре не употреблял даже «pluralis maje- staticus» — он говорил «я», а не «мы», как это было принято у особ царствующего рода. Еще раньше, чем пан Смил из Годейова начал свой отчет, король пригласил послов к столу, который стоял вдоль стены под окнами, и сам уселся во главе стола.